Какая-то медсестра в пелерине из штаба Свенссона побежала к начальнику станции – задержать отправление, пока главный врач в поезде. А Свенссон, застыв на месте, все сжимал руку Лили. Девушки стояли в купе, прижавшись друг к другу, их лица сияли. Голос Шары через опущенное окно был слышен даже на опустевшем перроне.

О бедном Дюри никаких вестей нет, все четверо Карпати выжили, Банди Хорн, по слухам, попал в русский плен. В объявлении нет ничего о Жужи, что ты знаешь о ней, красавица моя душенька, ведь вы отправлялись вместе?

В горле Лили стал набухать комок. Когда угасала ее двоюродная сестра Жужи, легкая как пушинка, с улыбкой на личике и мириадами вшей на изъеденном язвами теле, они лежали в зловонном бараке в обнимку. Как она умерла, в какой момент – об этом тоже она никогда не будет рассказывать.

В пропахшей уксусом кухне мамочка, словно почувствовав, что ступила на минное поле, вдруг замолкает. С крана на раковине срывается капля воды. Она поворачивается к Бёжи и начинает плакать. Та обнимает ее, и они плачут вместе.

Лили явственно слышит, как мамочка, всхлипывая на плече у Бёжи, говорит:

Поскорей бы обнять вас, других желаний у меня теперь нет, только бы мне дожить до этого. Мы вас ждем, миллион раз целую. Любящая тебя до безумия мамочка.

Лили была почти в трансе. Она не запомнила, как вышли из купе Свенссон с сопровождающими. Говорят, будто главный врач и медсестры, перед тем как покинуть вагон, церемонно обняли ее и расцеловали. А потом Свенссон со свитой, будто живая скульптурная группа, еще долго стояли под снегопадом на открытом перроне, пока поезд окончательно не скрылся за поворотом.

Дорогая моя и единственная Лилике!

Не могу рассказать тебе, в какой восторг меня привела эта новость! Ведь ты помнишь, как я говорил тебе, говорил, что на этой неделе ты получишь письмо от мамочки! С каждой секундой я люблю тебя все сильней! Ты такая прелестная, славная девочка! А я такой вредный и злой мальчишка! Но ты ведь меня воспитаешь?

Как-то утром мой отец исчез из обнесенного забором лагеря, но до обеда никто не заметил его отсутствия.

Искать его начали после полудня. Сперва – Гарри и Фрида, привыкшие к тому, что перед обедом отец заглядывал к ним в привратницкую, чтобы разжиться на вечер парой сигарет. Поскольку за сигаретами он не явился, Гарри спросил Якобовича, где и когда он видел в последний раз моего отца. В час дня о том, что его любимый больной пропал, стало известно и Линдхольму. Проверили велосипеды – все были на месте. А когда мой отец не явился и на обед, то встревожились не на шутку.

Линдхольм отправил шофера осмотреть всю дорогу от лагеря до городка – вдруг отец пошел зачем-то на почту и по пути ему стало плохо. Сам же доктор тем временем обзвонил все места, где он в принципе мог появиться: отделение связи, кондитерскую, железнодорожную станцию. Но нигде в этот день моего отца не видели.

Его исчезновение все связывали с трагическим самоубийством Тибора Хирша. Ведь его обнаружил отец. Потом Гарри предположил, что отец сбежал из‑за приближавшегося Рождества. О празднике в бараке было много разговоров, хотя по религиозным соображениям почти никто из них его не отмечал. Но, по мнению Григера, моему отцу, как социалисту, Рождество было глубоко безразлично и расстроиться из‑за какого-то там семейного праздника такой человек не мог.

Старшая медсестра Марта, явившись в барак, допросила всех по отдельности, а потом долго стояла над логовом моего отца – она была очень близка к тому, чтобы взяться за его переписку. Все письма отец регистрировал и складывал в картонную коробку. В строгом порядке в ней стояли триста конвертов, при этом письма, полученные от Лили, были перевязаны желтой шелковой ленточкой. Марта взяла в руки коробку, но все же преодолела в себе искушение. Рановато, решила она, и дала отцу еще одну ночь.

А в этот момент он шел по лесу в семи километрах от лагеря, шел размеренным прогулочным шагом и размышлял. Он не мог объяснить себе, почему именно в это утро его охватило смешанное с тревогой отчаяние. В чем причина?

Это утро не отличалось ничем особенным от других. На рассвете он измерил температуру. Потом позавтракал. Написал письмо Лили. Сыграл партию в шахматы с Лицманом и отправился в лечебную часть, чтобы еще раз поговорить с Линдхольмом о запланированном на Рождество приезде Лили и пройти дежурный осмотр.

Может, причина в этом. В равнодушном взгляде врача, с которым тот отпустил его. Послушал легкие и махнул рукой. В этом жесте?

Мой отец остановился в сосновом бору. Где-то над головой шелестел ветерок. И он неожиданно понял, что все началось именно с этого рассеянного жеста Линдхольма, случайно толкнувшего первую косточку домино. Он вышел из здания с упавшим сердцем. В этот дурацкий диагноз он никогда не верил. И отметал его как недоразумение. Ну и пусть себе умники говорят, он-то знает, что это не так!

Но в то утро еле заметное мановение кисти Линд-хольма пришлось ему как удар в солнечное сплетение. Он не мог вздохнуть. Он умрет! Исчезнет, как исчез Хирш! Освободят от вещей его шкафчик, перестелют постель. Вот и все.

И он отправился. Пошатываясь, вышел из лагеря, дошел до перекрестка, а на перекрестке том повернул не налево, в сторону города, а направо, к лесу. Здесь он бывал нечасто. Сначала он шел по бетонной дороге, но она вскоре кончилась, перейдя в какую-то колею. А потом иссякла и колея, и осталась лишь узкая тропка, возможно проложенная зверями. Он пошел по ней. Тропинка позднее расширилась, приведя его на большую заснеженную поляну.

И здесь он окончательно заблудился. Не сказать, чтобы его это сильно расстроило. Блуждать по лесу было приятно, он даже наслаждался тем, что заигрывает со смертью. С этой курносой. Ну и пусть он погибнет, и что с того? Жил, любил, сколько было отпущено. И исчезнет, как след дикого зверя. Он начал читать стихи. Сперва про себя, потом вполголоса. А потом перейдя на крик. Он шел среди высоченных сосен и одного за другим читал классиков. Аттилу Йожефа, Гейне, Бодлера.

В конце дня, после приступа кашля, ему стало жалко себя. Жить ему не хотелось, но и замерзнуть в лесу тоже желания не было. И он двинулся к северу, где, по его расчетам, должен был находиться лагерь, хотя в этом он был не совсем уверен.

* * *

В восемь вечера Линдхольм позвонил своему коллеге Свенссону в Экшё. Он не знал, что два дня назад лагерь Смоландсстенар перевели в Бергу. Свенссон был удивлен исчезновением отца и не знал, как его объяснить, но на всякий случай дал Линдхольму номер телефона лагеря в Берге. В одиннадцать, так и не дождавшись моего отца, Линдхольм решил позвонить молодой венгерке, которая могла знать о нем больше других.

По какой-то причине он звонил из привратницкой – может быть, потому, что оттуда он мог наблюдать за дорогой, на которой, как он надеялся, в любой миг мог появиться отец.

* * *

В новом лагере, в Берге, девушки были уже второй день. Их разместили в таком же длинном и не-уютном бараке, как обитателей лагеря для мужчин в Авесте. Они уже улеглись, когда появился посыльный, сказавший, что Лили ждут в главном здании к телефону. Она выскочила из кровати и, накинув на себя пальто, побежала. Шара, крикнув ей вслед, что чует неладное, сунула ноги в туфли и бросилась ее провожать.