концов Союза Советов, человек 25–30 шлют мне всяческие поучения, благопожелания, советы, ругательства и т. д. Ругаться у нас научились отлично, ядовито, нещадно и, хотя частенько ругаются по неразумию, все-таки в конце концов создается впечатление, что люди живут открыв глаза. Это — не плохо. Автоматическое мышление — мышление по навыкам, внушенным старой школой, мещанским бытом, христианской моралью и вообще старинкой — это мышление отмирает. «Механические граждане», конечно, непоколебимы, но ведь они, в огромном большинстве, люди зрелого возраста, быстро вымирают и скоро вымрут. Массовый же активный человек — рабкор, совхозник, избач, селькор — интереснейший человек. Думаю, даже уверен, что во 2-й,

3-й книгах «Н[аших] д[остижений]» Вы его увидите и порадуетесь ему.

Журналом я увлечен весь, целиком. К сожалению, не все тт., работающие в нем, достаточно ясно представляют себе, чем он должен быть. А быть он должен журналом массы и для массы. Если нам удастся достичь этой цели — мы создадим хорошее, культурное дело.

Крепко жму Вашу руку. Вы не бываете в Риме? А то бы вместе с Ф[едором] И[вановичем] — ко мне? У меня, до весны, Иван Вольный, орловский мужик, чудесный парень, интереснейший человек, талантливый литератор. Потолковали бы?

Всего доброго!

А. Пешков

12.I.29.

948

С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

14 января 1929, Сорренто.

Спасибо за поздравление, милый мой старый друг, Семен Павлович!

Как живете? Пишете ли воспоминания? Это нужно писать. Нужно, чтоб молодое советское крестьянство знало, как жил и работал его, родной ему, писатель.

Жизнь Ваша глубоко поучительна. Вы сами едва ли в состоянии понять это. Уж очень Вы скромный человек и вообще мало цените себя. Но — необходимо, чтоб другие оценили Вашу долголетнюю работу.

Сейчас здесь Иван Вольнов, вчера мы с ним вспоминали Вас. Хороший он мужик и тоже — много сделал!

Будьте здоровы, дорогой!

Крепко жму руку.

А. Пешков

14.I.29.

949

Н. А. СЕМАШКО

14 января 1929, Сорренто.

Дорогой Николай Александрович,

ходатайствую пред Вами за студента ленинградской консерватории Георгия Львовича Клеменц, человека весьма талантливого и больного туберкулезом.

Сей студент еще в 26 году прошел медкомиссию и был направлен в санаторию, на очередь, но по увлечению музыкой и по некоторой пассивности к себе самому ждет этой очереди до сего дня. Нельзя ли его толкнуть лечиться? Люди, знающие его и музыку, отзываются о нем с превеликим восторгом.

Уважаемая Вельможа! Почему Вы не даете ничего «Нашим достижениям»? Не похвально это. Заставьте кого-нибудь написать о курортоведении, о детских лечебницах, об охране детства и материнства и о прочем, содеянном Вами и армией Вашей. Все это Вы клятвенно обещали мне сделать, а отделались одной суховатой статьей Куркина.

Злодеи вы все, говоря языком нежным. Воскресает обыватель, оттаивает, анабиозное состояние его превращается в биоактивное — можно так сказать? — изо всех щелей смотрит его черно-белая морда, и уже ухмыляется, и уже надеется.

А посему нужно как можно чаще, внушительней и понятней говорить рабочему люду о том, чего он уже добился, и как ревностно, напряженно следует ему добиваться дальнейшего необходимого.

Получаю я журналы, газеты и вижу в них мало такого, что было бы рабочей массе непосредственно интересно. Молодые критики «выправляют линию» идеологии, грызут друг другу уши, а под носом у них молодые писатели разводят обывательские «антимонии на бобах». Извините, что впадаю в тон учительный, — мне что-то тревожно. Очень мало вас, товарищи, очень много вы работаете, живете — трудно, устаете — сильно, а, кроме всего этого, относитесь друг ко другу неважно, небрежно.

Крепко жму Вашу руку, дорогой Н. А.

Всего доброго.

А. Пешков

14.I.29.

950

В. Д. ПУШКОВУ

23 января 1929, Сорренто.

В. Д. Пушкову.

Вы спрашиваете: как писать?

Пишите так, как будто Вы — свидетель на вековом суде правды с кривдой, а судья — Ваш лучший друг, в справедливость его Вы, безусловно, верите и скрыть от него ничего не хотите, даже — не можете.

Нашего брата судит по заслугам не критика, а — в конце концов — история культуры, основным же работником культуры является трудовой народ.

Разумеется, надобно хорошо знать речевой и литературный язык, но не следует смешивать их, как это делают современные молодые писатели, — у них весьма часто сам автор рисует обстановку, героев речевым языком и герои говорят этой же — его — речью.

Все остальное — дело дарования, таланта и насыщенности Вашей опытом, т. е. материалом.

Очень хорошо у Вас в письме то место, где Вы говорите, как Вас били в Аннаме, а Выдумали: «Опишу!»

Вот напишите-ко рассказ на эту тему. Начните его описанием Аннама, его экзотической красоты, и затем — дайте драку.

Можно сделать интереснейшее противопоставление невиданного со знакомой, всюду виденной Вами животной злостью людей, привыкших исполнять повеления чужой воли, изнасилованных ею, а потому и — злых. Это — возможная правда.

Будьте здоровы.

А. Пешков

23.I.29.

951

Н. В. САЙГАКОВУ

8 февраля 1929, Сорренто.

Н. В. Сайгакову.

Жизнь — штука нелегкая, такою она является не для Вас одного, а для миллионов людей, и мы с Вами знаем, что на протяжении тысяч лет люди жаловались и жалуются на жизнь, а легче она от жалоб этих — не стала. И для Вас не станет легче, если Вы будете только жаловаться на тяжесть жизни, не тратя сил своих для того, чтоб она стала легче.

В нашей стране, как Вам известно, люди решились изменить жизнь в самых основах ее, и делают они это дело довольно успешно. Нельзя, конечно, требовать, чтоб миллион коммунистов переделал в 10 лет 140 миллионов людей, которые, кроме своего, узко личного блага, ни о чем думать не хотят, в людей, которые сердцем и умом поняли бы, как велика, трудна дорога к лучшему, и поняли бы, что это — одна дорога вперед, все другие ведут назад, к рабству.

Вы подумайте-ка над этим.

И попробуйте написать два, три рассказа о Вашей работе да пришлите их мне. Это будет лучше Вашего нытья.

Книги Вам высланы из Москвы.

Всего доброго.

А. Пешков

952

И. А. ГРУЗДЕВУ

Середина февраля 1929, Сорренто.

Статейка о пожаре «Самокатов» — моя, дорогой И[лья] А[лександрович]. Помнится —