И он добивался её.

Он бился о закрытые двери нашего дома и её гордое молчание, он голосил под её окном, но получал лишь замечания (от нас, иных домашних) и ничего не выражающий взгляд (пассии). Он величал её богиней и падал к ногам (и, что не свойственно ныне, ни разу не подставил подоплеку ревности; все женщины в округе – и даже ласковая Мамочка – перестали существовать).

На очередной встрече (а мы с Яном вели переговоры и дела шли спокойно), мальчишка вдруг глазами врезался в покидающий зал силуэт Стеллы. Девочка спустилась на громкие разговоры, но, завидев настойчивого преследователя, решила оставить нас вовсе. Ян позабыл, о чём мы говорили. Расплывшись в глупой улыбке, попросил (что тоже ему несвойственно; нрав велел указывать и требовать) отсрочки в решении дел. Рядом стоял мой отец, неловко пошутивший о ещё не штурмованной крепости, хотя партия жениха была очевидно пригодна. «Непригодна», заверил я и советовал не приближаться к непосильной высоте. Сам Ян в тысячах извинений оставил разговор. Умчался за Стеллой через кухню и там – как узнал позже – вымолил встречу в саду.

Тогда же в саду был сорван один единственный цветок.

И тогда начался их безумный роман.

Встречам никто не препятствовал (опуская мой вечно недовольный взгляд и кислое лицо), а они сбегали в ночи и не возвращались по несколько дней. Стелла ни разу (до одного, памятного – о нём будет позже – дня) не ступала на территорию Монастыря, а потому я не ведаю, где пропадали до одури влюблённые молодые.

Но они были счастливы. Я способен то признать, хоть и не принял Хозяина Монастыря в дом Солнца.

Они любили друг друга.

Любили так, как любят на старом наречии.

– Можно ли мне выйти в город? – вопрошает стройный голос девочки подле кресла. Вопрос не прост, как не проста она. Меняет фокус внимания и начинает тем особую игру.

– Только со мной, – отвечаю я и откладываю книгу, которую даже не читал.

– В городе ты не бываешь.

– В этом и дело.

– Ладно! – соглашается так легко и взглядом ласкает книгу, скреплённую в моих руках. Не унимается: – Что делаешь?

– Как видишь.

Луна подбирается и, всё так же сидя у ног, перенимает книжицу. Взглядом врезается в танцующие строки на обложке и аккуратно спрашивает разрешения:

– Хочешь прочту…?

– Могу и сам, – улыбаюсь в ответ. Опережая нашу игру, добавляю: – В чтении – то и удовольствие.

Луна смеётся непониманию и добавляет, что читать она будет по-особенному: медленно и с ошибками, однако старательно и пылко.

– А, ты только учишься… – Я улыбаюсь ещё шире. – Тогда читай же, солнце.

На обращение она задирает свою головку и припаивается глазами к глазам.

– Прости, если считаешь, то лишним, – пытаюсь сгладить её непонимание. – Но ты, Луна, часть дома Солнца. Часть Бога Солнца и светом своим озаряешь лишь его. Достаточно оснований?

Девочка с задором принимает сказанное и с ещё большим энтузиазмом принимается за чтение. Так начинаются наши уроки. Сначала она показывает известные ей слоги и слова, затем смиряется с их составными – буквами – и знакомится с разницей в их произношении – звуками. Вместе с тем она обучается старому наречию (схожесть с общим языком очевидна, но различия всё же есть и их не получается игнорировать). Луна, бывает, цепляется за какое-нибудь слово из старого наречия и вертит его со смехом на гнусавом современном языке; что за детский пыл приходится в ней усмирять?

Однако я замечаю: резиденция наполняется смехом, наполняются смехом дом и улица, наполняются смехом комнаты и библиотека; даже серьёзные стеллажи с сотнями фолиантов смеются с молодой женой. Смех гуляет по коридорам, спальням и залам, заглядывает в сад и опоясывает веранду. Дом Солнца оживает. Клан Солнца оттаивает после многолетнего сна и траура. Солнце взошло на небосвод благодаря разгуливающей по его землям Луне.

С кухни раздается едва слышимый звон от объятий двух бокалов. Узнаю их. Спустя секунду в гостиную вплывает нимфа – загадочная, увлекающая, тёмная сторона Луны. Девочка склоняется к креслу, намеренно бедром прижигая излюбленный подлокотник (я вижу дразнящие сквозь ткань линии её похорошевшего тела), и протягивает мне один из бокалов.

– Я решила, ты не прочь отдохнуть, – щебечет домашняя птичка.

– Самое время, – отвечаю я и позволяю себе пригубить. – Прекрасное вино, Луна! Хвалю за выбор.

Она знает, что всё вино таково, однако от любезности сбежать не может.

– Могу сказать то же самое, – ласково улыбается девочка. – Хвалю за выбор.

Мы договорились понемногу разорять домашние припасы. Раз в неделю или раз в несколько дней – по настроению. И, конечно, пришлось обозначить тайник в глобусе.

Спешу напеть:

– Знаешь ли ты, Луна, что на свете всего три неких объекта, с годами набирающих сочность, изящество и потребность?

– Что же это? – лепечет девочка и следом предполагает упомянутый напиток.

– Вино, книги и женщины, – соглашаюсь я.

Она жеманно дёргает плечиками и аккуратно смеётся. Аккуратно – пытаясь не нарушить обольстительности.

– Хватит сводить с ума, – предупреждаю я и отпиваю следом. – Возвращаясь к теме…и то, и то вбирает в себя силу, красоту и мудрость.

– Если с книгами и женщинами всё понятно, то как же мудрости может набраться напиток?

– А, думаешь, от чего он горчит? – улыбаюсь я и откладываю мешающие нашему общению сочинения.

Девушка

– Мне следует отлучиться по работе. Решить кое-какие дела…

Это я слышу за завтраком. И немедля отвечаю:

– Ну раз так…даю свою милость.

– Милость? – шутливо возмущается Гелиос. – Из какого словаря ты это вытащила, дорогая жена?

– Из твоего словаря, дорогой муж.

И Гелиос наблюдает за пытливым взглядом и нагло отправляющейся в рот ложкой мёда.

– Дерзишь? – уточняет.

– Если так угодно.

Желает смутить, то очевидно. Перепрыгивает с темы и что-то спрашивает. Я не понимаю что. Не слышу. Просто потому, что в миг этот он склоняется ко мне и, кончиком своего языка коснувшись пальца, касается им моих губ.

– Немного мёда, ты запачкалась, – говорит Гелиос растерянному лицу, а сам не спускает пальца; ведёт им ещё и растирает сладость. А следом закладывает себе в рот и причмокивает. – В самом деле мёд.

Блаженно вздыхает.

Что это было?

Мне хочется уйти сквозь землю. В этот же миг – припасть к Богу Солнца. Что он наделал? Этим своим незамысловатым жестом, идущим вне контекста и с каким-то безумным подтекстом.

– Нравится? – спрашиваю я.

Напористо. Хотя ситуацию не контролирую и едва соображаю.

– Ещё бы не нравилось, – говорит Гелиос. – Мы же про мёд?

– А про что