— Все так серьезно?

— Более чем. Поэтому оставь меня в покое.

— Эдик, но я же люблю тебя!

— По крайней мере, хоть кто-то придет поплакать на мою могилу.

— Эдик!

— Ну, что еще?

— Я все сделаю. Я что-нибудь придумаю.

— Что ты можешь придумать?

— Я… я… я…

— Настя, не надо. Я женился бы на тебе, честное слово, но…

— Сколько тебе нужно?

— Чем больше, тем лучше. Хотя бы несколько тысяч долларов. Пять, десять.

— Пять или десять? А сроки?

— Сроки кончились. Можно продлить их только под получение наследства.

— Наследство, наследство. Эдуард Олегович дурно поступил с тетей. Как же теперь?

— А никак. Пойду, прилягу. Мне надо подумать о своих проблемах.

Ушел. Как же быть? Так ждала, так ждала, а он холоден, словно бы ничего и не было: обещаний, жарких поцелуев, красивых слов, которые он говорит, словно плетет тончайшие кружева, и узоры эти можно хранить в памяти бесконечно и любоваться ими бесконечно. Никогда больше не будет такого, как Эдик, и вообще больше не будет никого. Кто она такая? Некрасивая, а теперь еще и небогатая наследница. Что тетины деньги? Их мало, слишком мало для такого, как Эдик. Он привык к роскошной жизни. Еще бы! Должно быть, ни одна женщина готова отдать все свои деньги, чтобы только оставался рядом, говорил, что любит, пусть даже это заведомая ложь.

— Настя! Погоди. Куда ты так спешишь?

Шофер Миша тут как тут, глаза у него, словно у теленка, которого ведут на бойню.

— Дай пройти.

— Опять он! Да не женится он никогда на тебе, не женится! Зуб даю, что не женится! Выходи за меня.

— Нет.

— Почему?

— Не хочу. Дай пройти.

— Почему не хочешь? Из простых, да? Образования нет, да? Хочешь, все будет? Образование, деньги, дом свой.

— Не говори глупостей. Тебе неоткуда все это взять, как будто я не понимаю.

— А по-простому нельзя? У меня квартира есть. Будем жить, я работать пойду. Водителем автобуса -могу, им, говорят, хорошо сейчас платят.

— Сколько?

— Ну, тысяч десять — двенадцать. Может, и больше.

— Рублей?

— Какая ты.

— Такая. Дай пройти.

— Ну не вечно же будет такая жизнь! Мне Ольга Сергеевна говорила, будто все скоро изменится. Будто в доме будет новая хозяйка.

— Будет. Маруся.

— Да не Маруся, в том-то и дело.

— Что-что?

— Что слышала.

— Ты что-то знаешь?

— Знаю, не знаю, тебе какая разница? — усмехается Миша. Глаза у него темно-карие, как у Эдика, только нет в них ни обволакивающей ласки, ни печали, от которой сердце так сладко замирает, что хочется из кожи вон выпрыгнуть, и голенькой, беззащитной, обжигаясь до боли, пройтись по матушке-земле.

— Дай пройти!

— Ты помни только: попросишь — все сделаю.

Все? Ты простой шофер, не подпольный миллионер, не владелец заводов, газет, пароходов, и денег-то у тебя нет. А сейчас ой как нужны деньги, чтобы спасти Эдика. А вдруг его и в самом деле убьют? Настя холодеет. А в такие минуты ей, как всегда, хочется бежать к тете, просить помощи.

— Тетя! Тетя Нелли!

— Девочка, что случилось?

— Мне надо денег.

— Много?

— Пять тысяч долларов. А лучше десять. Наличными.

— Наличными? Ты с ума сошла! Такие деньги! Зачем?

— Надо.

— Я, кажется, понимаю. Эдик опять проигрался в карты. Или в рулетку. Тебе лучше о нем забыть.

— Но как же? Я думала, что мы поженимся.

— И я думала, что вы поженитесь. Что муж оставит деньги мне, Георгий поможет сыну, и у вас все будет, и вы будете жить хорошо. Но все осложнилось. Как бы не пришлось вообще уехать из этого дома.

— Как уехать?

— Это все Георгий. Георгий Эдуардович. Он отчего-то ополчился против меня. Я так думаю, что тут не без женщины.

— Вера Федоровна? Наталья Александровна? Но разве они так плохо к нам относятся?

— Боюсь, что тут какая-то другая женщина. Все-таки, он сын своего отца. Покойный Эдуард только после пятидесяти почувствовал вкус ко всем этим романам с молоденькими девицами, и, как видишь, одна из них родила Марусю, из-за которой теперь столько проблем.

— Марусю? Но, может быть, она заступится?

— Не знаю. На первый взгляд, девушка хорошая, добрая.

— Мы можем о ней заботится. А она… Она поможет Эдику.

— Попробую еще раз поговорить с Георгием. И ты его попроси.

— Хорошо, тетя Нелли.

Это хоть какой-то шанс. Настя продолжает бродить по саду. Какие же длинные дни! И короткие светлые ночи, во время которых совершенно не хочется спать, а хочется гулять, мечтать, слушать красивые слова, о любви, о счастье. Как же можно уехать из этого дома, из этого сада? И главное, куда уехать? Мать растила ее одна, она была гораздо старше тети Нелли, а теперь уже года три, как умерла. Хорошо, что умерла тихо, незаметно — просто во сне остановилось сердце. Настя никогда не задумывалась, почему так произошло. Ведь матери и шестидесяти не было. Может, она болела? Но дочери ничего не говорила. Настя — поздний ребенок, любимый, единственный, об отце мама не упоминала никогда.

Две комнаты в коммуналке, оставшиеся после нее свободными — не выход, даже если попробовать их продать. На какое время хватит денег, если жить привыкла, ни в чем себе не отказывая? А Эдик? Он тем более не привык экономить. Да и что там теперь с этими комнатами? Уж года три, как не была дома. Может быть, и мамины вещи соседи давно уже выставили вон, а Настиного там ничего нет. Казалось, что и бедность, и жизнь в коммуналке, и необходимость работать, чтобы выжить, ушли безвозвратна

Настя очень смутно помнит то время, когда тетя Нелли только-только вышла замуж за художника Эдуарда Листова, и не было у них ни этого особняка, ни денег, не огромной квартиры Зато потом, как только все это появилось, тетя сразу же взяла Настю к себе. Но ведь мама помогала своей сестре получить высшее образование, давала ей деньги дополнительно к стипендии, да и жилплощадь при размене родительской квартиры оставила гораздо лучшую, чем себе с дочерью. Не приводить же Нелли жениха в коммуналку? Мама верила в то, что сестра обязательно в жизни пробьется, удачно выйдет замуж и поможет им всем. И не ошиблась. Но почему мама сама отказалась переехать к младшей сестре?

Тетя Нелли, конечно, не бедная женщина, но если жить с ней вдвоем пусть даже в хорошей трехкомнатной квартире, это все равно не то, что жить в этом роскошном особняке на всем готовом и никогда не думать об экономии, о деньгах. Ведь до сих пор все это кто-то оплачивал: хорошую еду, прислугу, сладостное безделье, прогулки по саду, днем и при луне, долгие вечера за приятной, ни к чему не приводящей беседой. Утонченные рассуждения о современном искусстве, право на собственное мнение, критика всего и всех без того, что собственного-то ничего и не сделано. А теперь что?