Самого Матвея Курушина частенько приглашали читать лекции в Америку, Европу и Японию. У него были счета в зарубежных банках, загородный особняк, несколько автомобилей, среди которых «Ягуар». Он был лауреатом всех существующих премий в области исследования языка.

Знающие люди поговаривали, что ученый–словесник — наиболее вероятный кандидат на получение Нобелевской премии.

Жил он на широкую ногу, ни в чем не отказывая себе, а тем более молодой жене. В одной из газет на глаза Джулии попалась фотография вдовы профессора — эффектной особы средних лет, высокого роста и с неприятно–надменным выражением лица. Джулии показалось, что она догадывается, кто в доме академика был истинным хозяином.

В тот трагический вечер автомобиль академика подъехал к его дому на Покровке. По заведенному правилу водитель Марат открыл дверцу, выпустил академика и сопровождал своего ученого хозяина до самой двери подъезда. Убедившись, что консьержка встретила академика и закрыла за ним дверь, Марат сел в машину и поставил ее в гараж, находившийся в полукилометре от дома.

Запирая ворота, Марат услышал трель звонка мобильного телефона. В трубке звучал взволнованный голос Эльвиры, супруги академика. Она спросила, куда направился муж, потому что дома он не появился. Удивленный Марат сообщил, что доставил академика до подъезда, и предложил связаться с консьержкой.

Консьержка — пожилая, но крепкая особа — позже сообщила на допросе, что не поленилась подняться пешком по лестнице. Она‑то и обнаружила академика лежащим на лестничной площадке шестого этажа, одним пролетом ниже площадки его квартиры. О том, что случилось что‑то ужасное, консьержка догадалась, когда на ее светлую блузку упало сверху несколько капель крови.

Академика Матвея Курушина забили насмерть железной трубой, которую обнаружили рядом с трупом.

Как позже выяснила экспертиза, академик умер после второго удара, но и после смерти ему было нанесено около сорока ударов, причем только по голове. Фактически опознать его можно было лишь по одежде.

«Никто в нашем доме так богато и со вкусом не умел одеваться», — сообщила журналистам болтливая консьержка.

В последний путь академика провожали в закрытом гробу, установленном для прощания в главном здании Академии наук, что на Ленинских горах.

Следователи убойного отдела МУРа вывернули наизнанку все здание, докапываясь до самых мелких деталей в биографии его обитателей. Неудивительно, что это преступление переполнило чашу терпения российской общественности. Одно дело, если убивают бизнесменов, наркоторговцев и депутатов. В народе их всех давно считают одним миром мазанными и жалости к ним особой не испытывают.

Но другое дело, когда гордость российской науки, причем самой мирной и безобидной ее дисциплины — словесности, — находит смерть, да еще столь изуверскую.

Пресса строила предположения одно другого фантастичнее, но внятных версий, объясняющих нелепое убийство ученого, так и не появилось.

Джулия добралась до Покровки в полдень, когда обитатели многочисленных учреждений и банков выползли наружу из душных контор и оккупировали садовые скамейки на Покровском бульваре. Работать не хотелось. Служащие мечтали, чтобы никогда не кончался обеденный перерыв.

Джулия прошла по бульвару, ловя на себе восхищенные взгляды юных менеджеров, разглядывавших роскошную рыжеволосую красавицу. Нельзя сказать, что это ей не нравилось. Наоборот, в душе волной поднялись чувства, которые Джулия посчитала неуместными и постаралась их приглушить.

Миновав две огромные гипсовые статуи рабочего и крестьянки у входа в здание старой постройки, Джулия углубилась во двор.

Здесь царили тишина и спокойствие, как в любом старом московском дворе.

Дети играли в песочнице. За детьми приглядывали их бабушки, не забывая судачить о каких‑то важных делах.

Молодые мамы, не торопясь, прогуливались, толкая перед собой коляски.

Мужчина в замасленном комбинезоне копался во внутренностях старой «Победы».

Дворник в зеленой форме и черном фартуке лениво махал метлой, словно делал одолжение.

Слева от подъезда красовался оливкового цвета «Ягуар».

Рядом на стульчике сидела женщина и вязала, изредка поглядывая на машину. Иногда она взмахивала руками, отпугивая голубей, норовивших присесть на крышу дорогущего автомобиля.

Вероятно, он и принадлежал академику Курушину. А женщина у подъезда — та самая консьержка, которая обнаружила его мертвое тело.

Джулия выбрала скамейку напротив подъезда, где произошло кошмарное убийство, извлекла блокнот из кармана куртки. Она листала записи, освежая в памяти имеющую отношение к убийству информацию. Когда она перевернула лист блокнота, из него вывалилась газетная вырезка. На фотографии был тот самый подъезд, напротив которого сейчас находилась Джулия.

— Интересуетесь покойником?

Джулия вздрогнула, услышав над собой резкий голос. Она подняла голову и увидела девушку лет восемнадцати, среднего роста, с толстой косой каштанового цвета. Вероятно, от того, что волосы были забраны назад, глаза девушки казались огромными. От Джулии не утаилось то, что в глубине этих глаз поселилось глубокое горе, от чего они казались безмерно печальными.

— Вы из газеты? Или из милиции?

— Нет, я…

Джулия не успела закончить. Собственно говоря, она даже не знала, что и сказать, а поэтому замешкалась.

— Значит, из газеты, — решила почему‑то для себя девушка. — Очень кстати…

Она присела рядом, устроившись на самом краешке скамейки, словно собираясь в любую секунду сорваться с места. Во время всего разговора с Джулией она ни разу не взглянула на нее, а неотрывно смотрела на подъезд.

— Как называется самая главная журналистская премия? Не знаете? Пулитцеровская вроде… Да ладно, не важно! Зато я знаю, что вы ее точно получите.

— Откуда у вас такая уверенность? — Джулия решила не разочаровывать собеседницу, справедливо предположив, что та может оказаться бесценным свидетелем.

— В нашем роду все страдали избыточной самоуверенностью, — заявила девушка, не отводя глаз от подьезда. — Вот и отец мой, Матвей Курушин, тоже был страсть как уверен в себе и во всем, что делает.

— Академик Курушин — ваш отец?! — воскликнула Джулия.

Девушка уловила недоверие в голосе «журналистки» и рассмеялась странным, хрипловатым и нервным смехом. Ее словно душили спазмы, с которыми она отчаянно боролась, держась до последнего.

— Вы, разумеется, потом наведете справки, — сказала Курушина–младшая. — Мне некогда болтать, время идет.

Джулия хотела было уточнить, куда так торопится эта напряженная девушка, но Курушина–младшая сама продолжила свою исповедь.

Она говорила быстро, как в лихорадке:

— У отца было три жены, первую он бросил сам, потому что она не родила ему детей. Вторая, моя мама, родила меня, а сама умерла во время родов. Отец поклялся на ее могиле, что останется ей верен навсегда. Год назад, когда мне исполнилось семнадцать, он женился на этой… — Голос девушки сорвался, но она продолжила: — …На Эльвире.