Поэтому пришлось делать привал на ночь, а с раннего утра снова двигать в путь.

Ближе к полудню показались стены Селевкии, и римляне с ханьцами заняли места в хумах.

Сергий кое-как протиснулся в неширокое горло кувшина, кряхтя, уместился, задрав колени выше склоненной головы и приникая глазом к дырочке в глиняном боку, просверленной для дыхания. С той стороны смотрел глаз Гефестая, накрашенный синим и подведенный черным. Глаз подмигнул.

– Шагай, подруга, – буркнул Лобанов.

Сын Ярная хихикнул и отошел. Складки его балахона не выдавали того, что ноги согнуты в коленях – идет себе человек, и идет, никого не трогает. Женщина притом.

Гишкугарни и его команда повели караван, не торопясь. Хум поднимало и опускало, поднимало и опускало, качая вперед-назад, вперед-назад…

Очень скоро Сергий проклял свой план и все хумы на свете. Отчаянно хотелось распрямить ногу, выгнуть спину… А нельзя!

Караван миновал ворота и зашагал по улицам Селевкии. Уныло кивали головами кони, верблюды поглядывали вокруг свысока. Движение было до того неспешным, что Лобанова обуяла жажда убийства – прирезать бы этого ползучего верблюда! Выпустить бы ему кишки, чтобы нервы не мотал…

И вот, наконец, шепотком проклинаемые «корабли пустыни» свернули на мост.

Грубые голоса снаружи приказали остановиться – это не требовало перевода. Сергий приник к глазку – и отшатнулся: едва ли не в упор на него смотрел косоглазый парфянин.

Гишкугарни поднял крик, возмущаясь остановкой и призывая в свидетели неведомых богов. Косой, потрясая грамоткой от марцбана, визгливо требовал досмотра. Сын Мутум-эля начал подлащиваться к «благородному ацатану, славному Ороду, сыну Симака», но тот был непреклонен.

«Так вот кто за нами гонялся!» – мелькнуло у Сергия. Он замер и даже перестал дышать. Не дай бог, найдут…

Парфяне живо обыскали корзины, которыми были нагружены верблюды и кони, но ничего, кроме благовоний, сухофруктов, соли, сосновых шишек и ковров, не нашли.

– Обычный товар! – орал сын Гишкугарни. – Клянусь мамой! Какой-такой преступник? Где преступник? Может, ты блох ищешь, о, сын Симака? Слушай, дорогой, забирай их, надоели! Вай!

Косой злобно выругался и махнул рукой – проваливайте!

Сын Мутум-эля тут же заткнул фонтан красноречия и повел караван дальше.

Верблюды и кони перешли мост. Верблюды и кони пересекли весь Ктесифон с запада на восток. Верблюды и кони оставили позади столицу Парфии, ступая по древней Южной дороге, уводящей к Экбатане, Гекатомпилу и дальше, к самой Антиохии-Маргиане, пограничному городу, за которым начинались земли Кушанского царства.

Впрочем, эти мысли нисколько не беспокоили Сергия. Все это время принцип-кентурион не думал – вообще. Он испытывал ощущения – как костенеет тело, как боль разливается от позвоночника, от колен, от шеи, как трудно дышать сдавленным легким, как колотится бедное сердце, как пот стекает струйками по лицу…

И вдруг хум сотрясся – это верблюд сложил передние ноги и лег, дозволяя себя разгрузить. Грюкнула над головой деревянная крышка, в хум хлынул свет и воздух.

– Вылазь! – гаркнул Гефестай.

Не веря, что такое возможно, Лобанов медленно разогнулся, высунулся из сосуда, ворочая шеей и прогибаясь назад. И вскоре понял, что такое счастье.

1

Ктесифон, дворец марцбана Фарнука

Ород Косой был мрачен второй день подряд. Проклятые фромены ушли от него, как сухой песок из горсти, не оставив ни следа, ни единой зацепки. Растворились, как духи пустыни, что крутят пылевые смерчики. И где их теперь искать?..

Марцбан Фарнук, сын Ариясахта, здоровый, розовый кабан, корчит свою рожу, как только завидит Орода, сына Симака. Морщится, словно кислятины объелся. А то как же! Доверил «этому косому ацатану» полусотню, а в строю осталось сорок воинов. Остальные или убиты, или маются от ран. Будто в том вина «этого косого ацатана»! Пр-роклятые фромены…

«О, Арамазда!» – вздохнул сын Симака. Он так надеялся на скорое возвышение! Скоро уже тридцать лет исполнится со дня его появления на свет. Тридцать лет он топчет землю, созданную Арамаздой, и чего же сын Симака добился за все эти годы? А ничего! Как был он ацатаном, так им и остался. В Риме его часто спрашивали, кто такие ацатаны, но он лишь таинственно улыбался. Не скажешь же правду, не признаешься же, что ацатан – это кто-то вроде гастат-кентуриона, офицера на самой низкой должности в легионе. Чем тут хвалиться?

Пергамент, исписанный Готарзом, Ород хранил как великое сокровище, как пропуск в новую жизнь. Потолкавшись в приемной царя царей, Косой отстоял длиннющую очередь из таких же, как он, алчущих славы, почестей и золота. Лишь на третий день его удостоил вниманием надменный придворный. Принял, кривясь, грамоту от батеза и только к вечеру вернул.

Увы, шахиншах и не думал даже возводить нищего да безродного ацатана в князья. И земли царь царей ему не пожаловал – высочайше отписал марцбану Ктесифона, чтобы тот пристроил Орода у себя, назначил своим помощником и выделил полсотни бойцов. Вот и кривится Фарнук, сын Ариясахта из рода Каренов…

Ород выскочил из караулханы, где скучали сорок его бойцов, и нервно заходил по залу мегарона. Эти мегароны парфянские зодчие срисовали один к одному у эллинов, только что крыши оставили плоскими и поленились городить перистиль. Даже те колонны, что обрамляли вход, были сделаны из гипсовой штукатурки и прикреплены к стенам – для красоты.

Косой презрительно усмехнулся – пожив в Риме, он научился ценить мраморное великолепие. Ктесифон тщился блистать, но оставался большой деревней… «Однако ж странные выходки у судьбы!» – подумал Ород. Презирая парфянское и благоговея перед римским, он верно служил шахиншаху, участвуя в тайной войне против императора, строя козни и творя пакости.

Отвлекшись на минутку, ацатан снова вернулся к мучившим его тревогам, и забегал по мегарону из угла в угол, из одной ниши-айвана в другую. Что делать? Что делать? Что еще можно придумать?

Молодчики из его полусотни… ну, ладно, ладно, – из его сороковника объездили и Селевкию, и Вологезию, и Ктесифон. Перекрыты все дороги. Разъезды посланы и выше, и ниже по течению Тигра. Стражникам обещана награда за любое сообщение о фроменах. Их ищут повсюду именем царя царей – и не могут найти. Ну куда, куда могли пропасть семеро взрослых мужчин?! Пр-роклятые фромены…

Под гулким коробовым сводом раздались торопливые шаги.

– Господин ацатан!

Ород хмуро посмотрел на вошедшего диперпата Монаэза, главного писца.

– Чего тебе?

Монаэз быстро поклонился и сказал:

– Там какой-то сириец пришел с жалобой…

– Да провались он вместе со своей жалобой… Я-то тут при чем?