– Никогда я этого не пойму, – сердито выдохнул сыщик. – Если бы вы, господин Лианопуло, видели разложившийся труп матери-самоубийцы в гостиной лефортовской усадьбы, и рядом с трупом – скрючившееся мертвое тельце годовалого младенца, оставленного пожелавшей красиво умереть мамашей на произвол судьбы и обрекшей свое беспомощное дитя на смерть от голода и жажды, вы бы никогда больше не пороли чепухи про эстетику смерти. Она, подлая тварь, приняла яд и умерла мгновенно. Ее малыш же умирал долго и мучительно.

– Вы слишком примитивно понимаете красоту, – не прекращая улыбаться, назидательно сообщил секретарь. – Красота не всегда есть добро, даже скорее напротив. В красоте больше зла. Оглянитесь вокруг – разрушены все смыслы, заканчивается культура, глупо думать о прогрессе, о прогрессе думают социалисты и буржуа, что в принципе для нас, поэтов-символистов, одно и то же.

– Да перестаньте! – сердито оборвал Чурилин. – Не лгите хотя бы самим себе. Разве вы не видите – в стихах ваших отражается уродство души.

– Отнюдь. На мой вкус символизм довольно изящен.

– В том-то и заключается подлость, что в талантливых стихах любое уродство выглядит привлекательно. Как у Бальмонта. Растлевающая вседозволенность. Ваш Бальмонт не верит в распятого Христа.

– У-у, господин Чурилин, как вы отстали от жизни. В распятого Христа теперь никто не верит. Все верят в Красоту. Вы, должно быть, слышали, что Бог умер. И для вас, я полагаю, не станет новостью, что все моральные и религиозные ценности надуманы, измышлены такими же людьми, как и мы с вами. Не я сказал. Ницше.

– Каково же общество, если сумасшедший – и злой сумасшедший – признается учителем? Не я сказал. Толстой. Хотя Толстой мало чем отличается от Ницше. Оба безумны, только каждый по-своему.

– А Лев Николаевич вам чем не угодил?

– Так называемое «Добро» Толстого есть самое натуральное «Зло», неужели вы сами не понимаете? Ведь если следовать учению Толстого и отринуть государственную власть, мир погрузится в хаос. Нужно быть безумцем, чтобы думать, будто бы поощрение мерзких поступков непротивлением есть способ борьбы. Мерзавцы еще больше распоясаются, не получая отпора! Бред и чушь. И эта прогрессирующая мания величия, желание стать провозвестником нового учения. Только ленивый не создает нынче учений. А все уже создано, не нужно изобретать велосипед.

– Вы – нудный моралист. Как с вами скучно! Спросите у молодежи – что им нужнее – ваш добренький Христос или порочная Красота? Ольга Павловна, рассудите нас!

Лианопуло обернулся и, не увидев Долли, тревожно завертел головой:

– Госпожа Волынская! Ольга Павловна! Где же она? Когда ушла? Вы не видели, Закарихин? Ну, ушла, и ладно. Извольте, я покажу ее стихи. А там судите сами.

Секретарь подхватил с полки раззолоченный буклет и, пролистнув страницы, открыл ближе к середине.

– Вот, взгляните на эти строки. Да, да, на эти самые. Подписанные Александром Зориным. Это ее псевдоним.

Сыщик вздрогнул и впился глазами в указанный текст. Выхватив альманах из рук секретаря, Чурилин направился к дверям.

Чрезмерной вежливостью он никогда не отличался, а с неприятными людьми предпочитал и вовсе не раскланиваться. Все, что было нужно, сыщик узнал, и больше с Лианопуло говорить было не о чем. Зато много вопросов возникло к двум дамам из издательства «Скорпион» – Амалии Коган и Ольге Волынской.

В час пик застрять в центре Москвы – обычное дело. Протолкавшись в пробке через забитый машинами отрезок Садового кольца, видавший виды «Форд» капитана Леднева свернул в переулок, заехал во двор и припарковался рядом с подъездом.

Выбравшись из машины, следователь Цой запрокинул голову и, отыскав глазами нужный балкон, долго вглядывался в темные стекла, за которыми не наблюдалось признаков жизни.

– Ну что, пошли? – окликнул коллегу оперативник.

Представители власти поднялись на второй этаж и позвонили в дверь. Как и следовало ожидать, никто не открыл, и Леднев ловко вскрыл дверь извлеченной из кармана профессиональной отмычкой.

Одновременно со звуком лязгающего замка раздался громкий хлопок со стороны санузла и звук запираемой щеколды, как будто кто-то поспешно спрятался. Леднев вынул табельное оружие и, держа пистолет на изготовку, двинулся вглубь квартиры. Одну за другой обошел обе комнаты, заглянул на кухню, но никого не обнаружил. Даже при беглом осмотре было заметно, как вторая квартира разительно отличается от первых хором Панаева. Все здесь наводило на мысль о скромном достатке – было похоже, что интерьер и обстановка остались от прежних хозяев.

Новые владельцы не только не стали переклеивать выцветшие, в цветочек, бумажные обои, но даже не вынесли почти развалившуюся мебель. Квартира была жилая, но обитатели ее, скорее всего, не стремились афишировать своего присутствия – к работающему ноутбуку, по экрану которого беззвучно мелькали персонажи сериала «Доктор Хаус», были подключены наушники, занавески на окнах плотно зашторены.

Встав рядом с санузлом, капитан стукнул кулаком в запертую дверь.

– Откройте, полиция! – прокричал Леднев, и спрятался за стену, ожидая ответной атаки укрывшегося в санузле.

Однако атаки не последовало, и капитан, подождав минут пять, вновь достал отмычку, отжал язычок замка и распахнул дверь сортира настежь. На краю покрытой ржавчиной ванной сидел перепуганный старик, выставив ладони вперед и глядя на сотрудников правоохранительных органов молящими глазами.

– Почему-то я так и думал, что увижу здесь Илью Петровича, – из-за спины коллеги проговорил следователь Цой, сразу безошибочно признавший биоэнергетика. – Приятно встретить вас живым и здоровым.

Здесь, в загаженном туалете, Панаев уже не выглядел красиво состарившимся плейбоем, каким представал во множественных роликах телевизионной рекламы. Теперь он казался ветхим и очень несчастным, как дедушка, забытый на даче внуками.

– Вот тебе раз! А вы, господин Панаев, крутой мистификатор, – заходя в ванную и рукояткой пистолета выталкивая старика в коридор, недобро усмехнулся оперативник. И жестко отчеканил: – Рассказывайте, Илья Петрович, кого вместо себя убили?

Старик затрясся и замотал головой.

– Я никого не убивал, – заикаясь, проблеял он. – Вы неправильно поняли. Сейчас я все объясню.

Вытолкав хозяина из ванной, Леднев загнал его в кухню и усадил на табурет. Распахнув дверцу холодильника, оглядел обильные запасы провизии, и с уважением присвистнул.

– Слушай, Вить, а хорошо покойники живут! Икорка, севрюжка, буженинка, бекон…

– Угощайтесь, товарищи, – засуетился Панаев, выкладывая продукты на стол.

– Благодарю, Илья Петрович, не откажусь, – мастеря бутерброд с бужаниной, саркастически усмехнулся Леднев. И, обернувшись к стоящему в дверях коллеге, спросил: – Витюш, тебе бутербродик сделать?