* * *

Первое, что я увидел на улице, — телефонная будка, из которой вчера вечером пытался позвонить Тине. Уже после бассейна. Хотел сказать: за шутку, которую она со мной сыграла, не жаль отдать шесть сотен. И непринужденно засмеяться. Но ее номер не отвечал — занято, занято, занято, и вот тут я обозлился и злился все больше, чуть не лопнул от злости, потому что подумал, ага, теперь она разговаривает с другим и, может быть, рассказывает гораздо более забористую историю, и счетчик крутится, как бешеный, причем в квартирах-то нет никаких счетчиков, ты себе говоришь, время бежит, а ты и не подозреваешь, на какую сумму уже наболтал, зато потом подпрыгнешь от неожиданности, когда телефонная компания пришлет счет. И наверняка вчера, пока я бултыхался в теплой воде — я же целый час проторчал в бассейне, — она говорила по телефону, так сказать, зарабатывала на жизнь, пока я плавал там туда-сюда среди пенсионеров. А теперь какой-нибудь похотливый олух слушает ее, развесив уши. Олух? — вот ты и есть олух, подумал я и даже вслух произнес: «Олух, законченный идиот — вот ты кто, полудурок, осел!» Странно — я сам себя назвал во втором лице, не «я осел, я идиот», а «ты идиот», странно.

Вчера я долго не мог сомкнуть глаз — все соображал, как бы ей отплатить.

* * *

Я свернул за угол, здесь я вчера заметил маленький продуктовый магазинчик. В лавке продавали также бутерброды с колбасой и сыром. Толкнул дверь — звякнул колокольчик. За прилавком я увидел старушку в белом халате, а помогала женщина, которая годилась ей в дочери.

— Бутерброд с сыром, пожалуйста.

— Какой сыр вы предпочитаете? Есть эмменталь, гауда, тильзитский.

— Пожалуй, тильзитский.

Дочь хозяйки стала разрезать булочку.

— Раньше, — заговорила старушка, — прямо из Тильзита привозили сыр и масло, до войны еще. Название у сыра старое, а города того нет больше.

— Ну почему же? Есть город. Называется только по-другому.

— Нет. Раз переименовали, значит, и сам город не тот уже. Камни да стены прежние, но никто из людей, которые там теперь живут, уже не называет город по-старому. Да они же и говорят по-русски. Так что совсем другой город стал. Сыр тильзитский — единственная память о старом городе, вкусный сыр, ничего не скажешь.

Дочь намазала булочку маслом, сверху положила два кусочка сыра. Передала бутерброд хозяйке, а та — мне. Дочь — ей было, по-моему, лет шестьдесят — мельком взглянула на меня, быстро и равнодушно, а старушка приветливо заулыбалась, протягивая через прилавок бутерброд.

— Булочки остались у нас? — спросила она у дочери. Та покачала головой. — Сходи, принеси десяток, нет, восьми штук хватит. Десять часов скоро, уже вряд ли кто придет за булочками к завтраку.

Дочь, как была — в белом халате, вышла на улицу, колокольчик на двери снова звякнул.

— Попить чего-нибудь не хотите?

— Да-да. Кофе у вас есть?

— Варить кофе нам не разрешается. Может, молока выпьете, а то, хотите, пахтанье есть.

— Пахтанье? Очень хорошо.

Она подала мне большую кружку с пахтаньем и соломинку.

— В конце года закрываем лавку. А открылись мы шестьдесят лет тому назад. Тогда еще муж мой был жив. Двадцать лет как он умер. Торговля нынче не идет. Жаль. Людям-то куда ведь проще забежать в магазинчик на своей улице, масла купить свежего к столу и прочего, чем три раза в неделю тяжеленные сумки из супермаркета таскать. А вы, наверное, погостить к кому-то приехали?

Я хотел ответить, да, приехал в гости, — чтобы избежать дальнейших расспросов, но подумал: зачем же врать этой милой старой женщине? И рассказал, ради чего приехал в Берлин.

Она засмеялась:

— Надо же, чего не бывает на свете! Писатель про картошку пишет!

— А картошку вы тоже продаете?

— Да. Но у нас всего три сорта, один крепкий, для варки, два — рассыпчатых. А раньше двадцать сортов продавали, картошку нам крестьяне привозили.

— Вам не встречался сорт, который называется «красное деревце»?

— «Красное деревце»? Нет, не слыхала. Странное какое название! Помню, в детстве, совсем я кроха была, тогда сорта разводили «рейхсканцлер», «графская корона», «синеглазка». В подвале у нас полно картошки было, крестьяне прямиком с полей везли. Четыре кучи картошки в подвале у нас насыпали, и еще гора угля там была. А позади картофельных куч каморка маленькая, там во время войны девушка одна пряталась. Родителей ее забрали, так они дочку соседке отдали, а та ее к нам привела, потому как у нас при лавке, там, на задах, подвал был. Да и прокормить девчушку нам ничего не стоило, в лавке, знаете, всегда кое-что оставалось, хотя в то время уже карточки на продукты ввели, за деньги ничего не покупали. У той девочки родители были не из простых. Отец — хозяин фабрики, на ней камертоны делали для настройки музыкальных инструментов. Вот и у девочки камертон свой был, в сумочке у нее лежал, в кожаной маленькой сумочке, раньше в таких бутерброды дети в школу с собой носили. В подвале она два года просидела. А ночью иногда по камертону ударяла — динь-динь! динь-динь! Звонко так в тишине разносилось. Это она со страху, в темноте-то. А мы тоже боялись, вдруг в доме кто услышит? Вот так все сидела в каморке, пока русские не пришли, два года просидела за деревянной перегородкой. В сорок пятом женщины от русских в нашем подвале попрятались. Которые за угольной кучей сидели, тех вытащили, ну и… На картофельные кучи иваны не полезли, те девчонки, что за ними спрятались, убереглись, а вот другие… — Старушка запнулась. — Девочка с тех пор немая сделалась, ни словечка от нее никто не слышал. — Она отвернулась и взяла с полки картонный пакет с пахтаньем. — Еще хотите?

— Спасибо, с удовольствием. Очень вкусно.

Зазвенел колокольчик, в лавку вошел молодой человек.

— День добрый! Йогурт, как обычно? Без вкусовых добавок?

Парень вытащил из ушей наушники. Хозяйка снова спросила:

— Йогурт, как обычно?

— Ага. И два банана, поспелее, если найдется.

Это был тот самый парень, который вчера вечером, когда я слушал басни по телефону, пришел с гоночным велосипедом на плечах. Высокий, подтянутый, лет двадцати пяти, с длинными, падающими на лоб добела выгоревшими волосами.

— Еще, пожалуйста, пятьдесят граммов льняного семени и связочку сушеного инжира.

— Одну минутку, сейчас принесу. — Старушка скрылась в подсобном помещении.

— Привет, — поздоровался парень. — Вы ведь тоже в пансионе живете? Я вас вчера видел, вы звонили.

— Верно.

— Я никогда не завтракаю в пансионе, дороговато для меня.

— А вы давно там живете?

— Месяц почти. Я тут на стипендии. А вы про картошку работу пишете?