— Могу я поцеловать подол вашей shmatte,[87]доктор Фрейд?

Она снова закурила и произнесла:

— Shmatte. Это иудейское слово. Вы еврей?

— Моя мама была еврейкой.

— Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…

— Как триппер.

— А другая ваша половина? — спросила она.

— Унылый среднезападный конгрегационалист.

— Так вы считаете своего отца скучным человеком?

— Вы задаете много вопросов.

— Кажется, вы не прочь на них ответить.

— Я не люблю говорить о себе.

— Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.

— Какая оригинальная мысль.

— Я рада, что вы так думаете.

— А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…

— Нет, — сказала она, — но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.

— Вам известно, что я преподаватель?

— Нет, просто догадка. И ваша область…

— Кинематограф. Была. Я больше не преподаю.

— Вы потеряли работу?

— Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?

Улыбка.

— «Нет» на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.

— А каким словом обозначается «чушь» в вашей стране?

— Двумя словами: buta beszed.

— Вы из Восточной Европы?

— Браво. Венгерка.

— Но ваш французский… он безупречен.

— Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.

— Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.

— Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.

— Вы выглядите потрясающе для своих лет.

— Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.

— У вас с этим проблемы? — спросил я.

Она коснулась моей руки двумя пальцами.

— Ни в коем случае.

— У вас есть имя?

— Есть.

— И…

— Маргит, — произнесла она, отделяя один слог от другого.

— А фамилия?

— Кадар.

— Маргит Кадар, — с трудом выговорил я. — Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?

— Да, — кивнула она, — коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.

— Выходит, Кадар — довольно распространенная фамилия в Венгрии?

— Я бы так не сказала. А у вас есть имя?

— Вы пытаетесь сменить тему.

— Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.

Я назвал себя и добавил:

— Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.

— Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри? Но вы тоже говорите на очень приличном французском.

— Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.

— Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…

— Джордж Оруэлл?

— Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.

— Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?

— Да, именно это я и имею в виду.

— Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.

— Не совсем, — сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказала: не совсем.

Тон моей собеседницы был спокойным, но достаточно твердым — намек на то, что ей не хотелось развивать эту тему. Поэтому я не стал настаивать и предложил другую:

— Единственный венгерский анекдот, который я знаю, принадлежит Билли Уайлдеру. Он сказал: «Во всем мире только венгр способен зайти следом за вами в дверь-вертушку и выйти первым».

— Вы действительно специализируетесь в кинематографе.

— Это было раньше.

— Хорошо, дайте-ка угадать… Вы пытаетесь стать романистом… как половина присутствующих в этом… театре абсурда.

— Да, я потенциальный писатель.

— Потенциальный? Почему вы себя так называете?

— Потому что я еще ничего не опубликовал.

— Вы пишете почти каждый день?

— Каждый день.

— Значит, вы писатель. Потому что пишете. Действительно пишете. Вот в чем разница между настоящим художником и позером.

Я благодарно коснулся ее руки:

— Спасибо за эти слова.

Она пожала плечами.

— А вы? Чем занимаетесь вы? — осмелился спросить я.

— Я переводчик.

— С французского на венгерский?

— Да, и с венгерского на французский.

— Работы много?

— Работаю. В семидесятых и восьмидесятых был завал, французы гонялись за современными венгерскими авторами… Да, понимаю, это звучит комично… но одно из немногих качеств, за которые я всегда уважала французов, это их любознательность в культуре.

— Одно из немногих?

— Именно это я и сказала.

— Выходит, вам здесь не нравится.

— А вот этого я не говорила. Я просто сказала…

— Я помню, что вы сказали. Но в ваших словах намек на глубокую антипатию к этому месту.

— Это не антипатия, двойственное отношение. В конце концов, что плохого в том, что испытываешь двойственное отношение к стране, работе, супругу, даже к лучшему другу?

— Вы замужем?

— А вот теперь, Гарри, хорошенько подумайте. Будь я замужем, стала бы я убивать время в этом салоне?

— Ну, если вы несчастливы в браке…

— Я бы просто завела любовника.

— У вас есть любовник?

— Могла бы иметь… если бы попался достойный.