Но вот наступает вечер, некоторое время небо на западе светится, зажигает розовым огнем воду залива и разбросанные по мелкой воде кочки и куртинки прошлогодней травы, но краски все тускнеют и постепенно становятся неразличимыми и дальний остров с желтыми обрывами, и кусты, что залило половодьем.

У берега сильно всплеснуло, жалобный плач кулика метнулся и растаял в ночном небе. И снова тишина навевает неторопливые тихие мысли… Вот так же сидел у огня наш далекий предок, вздрагивал и оглядывался, слыша всплески в темной воде, и в его тусклых зрачках мерцал страх… Но любопытство было сильнее страха, он выходил на берег и напряженно смотрел в ночную воду, истыканную блестками звезд.

Мне хочется хоть несколько минут побыть первобытным человеком. Я натягиваю высокие резиновые сапоги, иду на берег и вхожу в воду. Дно мягкое, кое-где неожиданные ямы, коряги… То здесь плеснет рыба, то там.

— Бу-ахх! — раздается совсем рядом. Вода вздувается бугром, блестят и расходятся круги, качаются звезды. С тревожным писком срывается с невидимых ветвей стайка птиц и, шурша маленькими крыльями, уносится в ночь.

Новый взрыв и хлесткий удар по воде! Шорох и плеск…

Рыба трется у кустов и водной растительности, чтобы выпустить в воду новую жизнь. Так было испокон веков так есть, так будет, пока жива планета…

ВЕСНОЙ НА КЕЛЕСЕ

Долго держалась непогода. То туман, то мелкий моросящий дождь — не верилось, что это середина апреля на самом юге Казахстана.

Но вот наступил теплый солнечный день: яркий, сверкающий, как бывает всегда после дождя, когда кругом мокро, а на траве и кустах горят разноцветные капли.

В этот день часов в одиннадцать я присел отдохнуть на сухом бугорке. Долина реки Келес лежала внизу и далеко просматривалась. Река буйно несла свою мутную воду, но отсюда с высоты казалась гладкой желтой лентой, прихотливым полукольцом, расстеленной по зелени травы. Вдоль русла, у самой воды, и по всей долине росли кусты тамариска. Тамариск был еще гол, холодная погода задержала цветение, но кисти его уже налились розовым соком. И от этого река казалась окутанной легким розовым туманом.

Было тихо и только в колючих кустах, что росли по крутому склону бугра, что-то время от времени шуршало, потрескивало. Я думал — растет трава, пробивается сквозь старый валежник, но очень уж живой был этот шорох…

Что-то шевельнулось в ветвях ближнего куста, блеснуло жидким металлом, и я узнал в блестящем существе желтопузика. Того самого желтопузика, который по форме тела очень похож на змею, но не змея, а всего лишь безногая ящерица.

Никогда мне не доводилось видеть желтопузика так высоко от земли, никогда не слышал, что он может забраться на куст или на дерево. Но не это меня удивило и взволновало, а то, что он смотрел, не шевелясь, туда же, куда и я…

То ли он охранял свою территорию от возможного посягательства других желтопузиков, то ли грелся, а может, как и я, смотрел на воду, кусты и обрывы, на уступах которых трепетали красные маки?

Меня взволновала одна очень простая мысль: «Что он чувствует, глядя на эту прекрасную долину?»

…Я поднялся, подошел поближе. Желтопузик помигал веком, открывая и закрывая желтый глаз с острым темным зрачком, — забеспокоился, быстро скользнул вниз, прошуршал по сухим листьям… И вот уж нет его, только где-то в траве еще раз возник и затаился вкрадчивый шелест…

ПЕРЕОДЕЛСЯ

На теплом бугорке у воды грелся уж. Я наклонился и увидел, что вместо глаз у него голубовато-белые пятна. Похоже, что уж слепой.

Я без труда поймал его и посадил в полотняный мешочек. Дня через два развязал мешок и не узнал ужа. Чешуя его блестела вороненой сталью, на голове яркой короной горели оранжевые пятна и, что самое удивительное, он смотрел на меня ясными, неподвижными зрачками. Уж прозрел, к тому же выглядел таким щеголем, словно собрался на большой ужиный праздник. В углу мешка отыскался и старый костюм — тонкая, полупрозрачная кожа, похожая на капроновый чулок…

Уж и не был слепым, он готовился к линьке. Старая кожа мешает расти, вот и приходится время от времени переодеваться. Вместе с кожей при линьке отделяются прозрачные пленки с глаз, и от этого глаза кажутся мутными, как бы незрячими.

Обычно на воле перед линькой змеи забираются в трещины или густой кустарник, где, пролезая сквозь узкое отверстие, освобождаются от старой шкуры, которая после линьки сохраняет форму сбросившей ее змеи. Если змея вполне здорова, то ей необязательно пролезать сквозь узкие щели, она может перелинять везде. Переоделся ведь уж в полотняном мешочке.

МАЙНЫ

Апрель. Дождь то льет, то моросит совсем не по-весеннему. Река Келес превратилась в пять стремительных потоков жидкой глины. Трудно поверить, что летом эта река смиренно течет в одном русле, что вода в ней светла и прозрачна, а глубина, как говорится, воробью по колено.

Выйдешь из палатки — сизая дымка висит над долиной, сырость, грязь… В лужах, растопырив зеленые лапки, дремлют лягушки; жалко и холодно на них смотреть. Постоишь, поежишься, глядя на низкие облака, плывущие над мокрыми обрывами, и подумаешь с тоской и досадой о запаздывающей весне: «Ну когда же, когда же…»

А над обрывами кричат птицы! Дождь, непогода, а они носятся туда-сюда, суетятся, хлопочут. Пришла пора гнездиться! Тут и воробьи, и скворцы, и галки. Но живее всех и громче всех — майны! Голоса их своеобразные и сложные: в них резкий скрип и приглушенный звон металла. Вскрикнет птица и смолкнет, а кажется, все дрожит в воздухе негромкий медный отзвук…

Майны уже разбились на пары. Изредка бросая взгляды на обрыв, я вижу, как то одна, то другая птица подлетает к норе и, оглядевшись, ныряет в черное отверстие. Слишком откровенно следить за ними нельзя, птицы замечают и не любят этого. Подхожу ближе. Майны с криком улетают куда-то за обрыв. Подан сигнал тревоги! И вот уже целая стая, мелькая пестрыми крыльями, кружит надо мной, кричит, предупреждает по-своему: заметили, что-то поняли и что-то готовы предпринять!

Второй день на моих глазах ведется самая настоящая война между семьей майн и семьей галок из-за норы в обрыве. Ни майны, ни галки сами нор не роют. Их выкапывают щурки и сизоворонки и, наверное, им приходится делать это каждый год, потому что, когда вернутся из теплых стран, жилища оказываются занятыми. Сейчас свободных нор в обрыве достаточно, занимай любую — и все же идет борьба!

Вот майна