я знал, что всякое воздаяние с нашей стороны будет наказано. Любой беспристрастный наблюдатель счел бы все это высокопарным желанием поквитаться, но, когда я пытался убедить себя, что так и есть, не больше, голос Фредерика тихонько напоминал мне, что на дуэлях дрались и из-за меньшего.

Наказание за нашу вражду с Ричардом, огромной тенью маячившее впереди, было не единственной тяжестью у меня на сердце. На вечер пятницы была назначена вечеринка у актерского состава; через час после окончания спектакля большая часть студентов театрального факультета Деллакера и самые смелые с других факультетов наводнят первый этаж Замка, чтобы отметить удачное начало и выпить за скорый финал. Мередит и Рен, не появлявшиеся на сцене после третьего акта, любезно согласились после антракта подготовить все к буйному веселью и вернуться на поклон. Нам, остальным, кто придет позже, останется только вознести хвалу Дионису и ни в чем себе не отказывать.

В половине шестого я закрыл книгу и спустился в столовую. Стол и стулья уже убрали, чтобы освободить место для танцев. В углу были составлены колонки, тишком позаимствованные из звуковой рубки, к ближайшим розеткам по полу вились провода. Я вышел из Замка и выдвинулся в сторону КОФИЯ в раздражении и нервозности, которые с каждой минутой все больше и больше начинали походить на страх.

Наверное, когда я открыл дверь в гримерку, все это отражалось на моем лице, потому что Александр сгреб меня за грудки, вытолкнул на погрузочную площадку и воткнул мне в зубы зажженный косяк.

– Не дергайся, – сказал он. – Все будет хорошо.

(Не уверен, ошибался ли кто когда-нибудь сильнее.)

Я послушно затягивался, пока от косяка не осталось полдюйма. Александр забрал его, дотянул до самых пальцев, бросил окурок на землю и увел меня обратно внутрь. От моих дурных предчувствий осталась лишь смутная паранойя где-то в глубине сознания.

Пока я гримировался, одевался и разогревал голос, время шло медленно. Мы с Джеймсом, Александром, Рен и Филиппой прислонились к стене за задником, приложили руки к диафрагме и нараспев заголосили: «О, войте, войте – люди, вы из камня»[39]. Когда появился первокурсник с наушником, сказать, что у нас пять минут до выхода, мое личное замедление времени схлопнулось, и все понеслось, будто на ускоренной перемотке.

Второкурсники покинули гримерки и бежали на места в кулисах, поспешно застегивая рубашки и манжеты, или прыгали по коридору, пытаясь завязать шнурки. Филиппа усадила меня в кресло в гримерке девочек и накинулась на меня с расческой и тюбиком геля для волос, пока загорались прожектора и в динамиках за сценой потрескивали первые реплики пьесы.

Флавий:

Эй вы, лентяи, по домам ступайте:

Неужто праздник нынче?

Филиппа слегка шлепнула меня по лбу:

– Оливер!

– Черт, что?

– Закончили, иди отсюда. – Она глядела на меня сверху вниз, хмурясь и упершись рукой в бедро. – Что с тобой такое?

– Прости, – сказал я, выбираясь из кресла. – Спасибо, Пип.

– Накурился?

– Нет.

– Врешь?

– Да.

Она поджала губы, покачала головой, но отчитывать меня не стала. Я был не вполне трезв, но и совсем укурен не был, и она, скорее всего, знала, что виноват в этом Александр. Я вышел из гримерки девочек и околачивался в переходе, пока мимо не пронесся Ричард, обративший на меня не больше внимания, чем на краску на стенах. Я последовал за ним, шагнул на ослепительный свет и сказал со всей искренностью, на какую был способен:

– Эй, тише! Цезарь будет говорить.

Первый и второй акт прошли как дождливый фронт перед ураганом. Рокотало, грохотало, было чувство надвигающейся беды, но и мы, и зрители знали, что худшее еще впереди. Когда вышла Кальпурния, я смотрел из кулисы. Ричард и Мередит, казалось, преодолели свои трудности или, по крайней мере, поставили их на паузу на время спектакля. Он был с ней резок, но без насилия; она держалась раздраженно, но не провоцировала. Я опомниться не успел, а Джеймс уже тряс меня за плечо и шептал:

– Идем.

Третий акт открывался силуэтом колоннады на фоне задника, горевшего алым, – кровоточащий, опасный рассвет. Ричард стоял между двумя центральными колоннами, мы, все остальные, окружали его кольцом, пока Метелл Цимбр преклонял колени в Чаше, прося за брата. Я стоял ближе всех, так близко, что видел, как стучит крохотный тик на челюсти Ричарда. Александр, с хищным, кошачьим терпением ждавший на другом краю кольца, встретился со мной глазами и приоткрыл пиджак, показывая заткнутый за пояс нож для бумаги. (Они как-то больше вписывались в общий строй, чем кинжалы, но опасны были ничуть не меньше.)

Ричард:

Я тронут был бы, будь таким, как вы.

Умей молить, к мольбе бы мог склониться.

Но я неколебим, звезде подобно

Полярной, что тверда и постоянна,

Не зная в небе равного себе.

Он обвел нас сверкающими глазами, бросая вызов. Мы переминались с ноги на ногу и щупали свои узкие клинки, но хранили молчание.

Ричард:

Бесчисленные искры небо красят —

Во всех огонь, и каждая горит,

Но лишь одна не покидает места.

И в мире так же: он людьми наполнен,

Во всех есть плоть, и кровь, и разуменье;

Но в их числе лишь одного я знаю,

Что сохраняет то же положенье

Незыблемо. И знаю – это я!

Его голос заполнял все углы зала, как грохот, с которым вскрывается земная кора, как гул и дрожь землетрясения. Филиппа, стоявшая справа от меня, едва заметно вскинула подбородок.

Ричард:

И даже в малом я себя явлю;

Был тверд я: Цимбра надлежит изгнать,

И буду тверд: останется в изгнанье.

Цинна начал возражать, но я его не слышал. Я не сводил глаз с Джеймса и Александра. Они зеркально повторяли движения друг друга, слегка поворачиваясь к залу, чтобы зрители увидели, как сверкает у них на поясах сталь. Я облизнул губу. Все казалось слишком близким, слишком настоящим, словно я сидел в первом ряду кинотеатра. Я зажмурился, сжав в кулаке рукоять ножа, впитывая пять роковых слов, которые должны были привести меня в движение.

Ричард: Брут не напрасно преклонил колени?

Я открыл глаза и увидел только Джеймса, преклонившего колено и глядевшего на Ричарда снизу вверх с открытым презрением.

– Так скажут руки! – выкрикнул я и, прыгнув на Ричарда, воткнул клинок ему под дальнюю от зрителя руку. Остальные заговорщики внезапно ожили и зароились вокруг нас, как осы. Ричард