Я знал, что Болгария находится в Европе, на Дунае, и поинтересовался, как они, болгары, оказались в этих местах. Ответил он так: «Это далекая история. Наши предки жили где-то у Волги, Камы. Называли нас волжскими или даже камскими болгарами. Наши корни переплелись с вашими. Поэтому крымские татары и болгары похожи друг на друга. В Крыму около Старого Крыма есть деревня Кишлав, я там бываю, в ней живут мои родственники. Это полностью болгарская деревня».

На обратном пути в Херсон в одной небольшой деревне я увидел разноцветно одетых, не похожих на здешних крестьян людей. Остановился возле одного дома. Люди эти были похожи на монголов. Разговаривали они на более или менее понятном мне языке. Оказалось, что это казахи. В 1929 году их раскулачили и выслали из их родных степей сюда. Раньше они жили в селе Самсарк, в современной Ташкентской области Узбекистана. Здесь их целый колхоз.

Я познакомился с председателем колхоза. Он пригласил меня в чайхану у себя во дворе. Угостил кокчаем, наложил лепешек. Рассказал, как их сюда пригнали, как до выселения жили в Узбекистане, там их объявили кулаками. Хорошо, что хоть выслали в теплые места, а не в Сибирь. Те, кто попал туда, писали, что там очень холодно и большинство высланных умерли. Предложил на ночь остаться в их таборе.

На ужин стали готовить бешбармак. На столе были арбузы, дыни, свежие лепешки. Совершенно не чувствовалось, что страна воюет с фашистскими захватчиками, что где-то рядом льется человеческая кровь. Немцы здесь побывали, все осмотрели, убедились, что военных нет. Никого не тронули и ушли дальше.

– Как жили до войны, так и живем, а в армию нас не брали, так как считают кулаками, – сказал председатель.

Стало холодать, и мы перешли в хату.

Я вспомнил, как в наш 128-й стрелковый полк, который в то время стоял в Жировичах, в 1940 году привезли новое пополнение – узбеков и казахов. По-русски они не понимали, и командование поручало мне проводить с ними политзанятия.

Наутро следующего дня по совету мужиков я пошел по направлению на Херсон. Остановился возле консервного завода. На высокой арке завода были видны портреты Молотова и Сталина. Меня удивило, что фашисты их не тронули. Стал искать место для ночлега. Сказали, что в го роде вряд ли кто пустит ночевать, лучше всего идти в Поповку: «Она близко, а утром перейдешь в Алешки-Цюрюпинск». Я их послушал. На дорогу они дали мне две банки заводского салата. В Поповке старушка пустила меня на ночлег. Она сказала, что ее два сына на войне с первого дня, вестей нет. Вместе со старухой мы поужинали. Легли спать. Наутро я умылся, позавтракал, сказал хозяйке «спасибо» и пошел дальше.

Село Антоновка было у самого Днепра. Добрые люди подсказали мне, где и как перейти по единственному в этих местах мосту. Это был деревянный, шириной в два метра, построенный немцами мост. Доски были совсем свежие. На обоих концах моста стояли часовые. Я долго не решался: идти или нет. Наконец достал свою метрику и, набравшись смелости, подошел прямо к часовому.

Сказал: «Гутен таг, комрад. Эрлаубензи геен». Он посмотрел на мою метрику, даже не стал ее читать и сказал по-русски: «Проходи». Я спокойно перешел через Днепр. На той стороне мне показали железнодорожное полотно, связывавшее Цюрюпинск с крымским городом Армянском. Посоветовали никуда не сворачивать и идти прямо по шпалам. Долго не думая, я так и пошел. Дождя и снега не было, но было прохладно. К полудню я проголодался и только хотел сойти с полотна и зайти в расположенную справа от дороги деревню, как меня окрикнула женщина лет сорока. Она предупредила, что в их деревне Великие Копаны злой староста. Сам он бывший сапожник, но все время скрывал, что он немец, а как пришли фашисты, так сразу заговорил. Сказал, что все двадцать лет собирал для них секретные сведения. Теперь он бургомистр. Сам ловит и избивает всех коммунистов, евреев, бывших активистов. У него даже своя тюрьма в деревне есть.

Она посоветовала мне посидеть здесь в кустах, а еду она сама принесет. Я сел и больше часа ждал. Она принесла мне еду и воду. Я поблагодарил добрую женщину и пошел дальше по шпалам. Думал, что к вечеру дойду до какого-нибудь села. Стало темнеть, с темнотой пришел и холод. Вокруг ни одной души. Наконец заметил какой-то сарай. Прошагав с полкилометра, понял, что это полевой стан. Кругом все закрыто, только посредине куча навоза и ничего более. Страшно одному в степи – если нападут шакалы или волки, то не отобьюсь, даже палки нет. Нет у меня и спичек, чтобы костер разжечь и погреться. Как дожить до утра? Решил я яму в навозе вырыть и в ней спать. Руками разгреб, залез в эту яму. Вонь страшная, уснуть не могу. Думал о том, что если придут волки или шакалы, то начнут меня есть с головы, так как я и руками отмахиваться не смогу. Да и бежать куда?

Начало светать. Я вышел на дорогу и пошел дальше. Показалась Брыловка. Нашел я добрую старушку, которая меня покормила и постирала мою одежду. Сам тоже искупался в холодной воде. Высушился и пошел дальше. Следующую ночь уже провел в деревне Ново-Алексеевке у деда Ивана Петровича Дидыха. Жил он дома с женой. Младший сын его погнал колхозное стадо на восток и не вернулся, старший был на фронте – замкомандира полка. Дочь с мужем жили в этой же деревне. После того как он меня накормил, его жена снова прокипятила всю мою одежду. Убила всех вшей и гнид и только после этого пустила в дом спать.

Иван Петрович держал меня в своем доме пять дней. Кормил хорошо. Когда я немного поправил свое здоровье, он сказал, что я могу идти дальше. Армянск был всего в 12 километрах. Прошагав этот путь, наконец я ступил на родную крымскую землю. Были видны развалины Армянска, над ними стелился дым. Города как такового не было, только одни глиняные стены. Видимо, здесь шли сильные бои. Сохранилось здание высокого элеватора, который тоже был окутан дымом. В нем горела обмолотая пшеница. Хотел набрать ее, но сразу почувствовал, что она пропиталась керосином. Все это было мне уже знакомо, везде было одно и то же.

В городе я не встретил ни одного человека и пошел дальше на юг. Справа показалось большое неубранное кукурузное поле, откуда доносилась какая-то вонь. Я вышел на это поле и увидел страшную картину. Внутри кукурузника лежали опухшие мертвые тела моряков, одетых в черные бушлаты, черные брюки и бескозырки. По всему полю бегали жирные крысы. Внимательно все осмотрев, я не увидел ни одной винтовки, автомата, гранат, не говоря уже о пулеметах и минометах. В руках у матросов были палки. Типа держаков к лопатам. Совсем новенькие, заводские. Был декабрь, а трупы никто так и не убрал[96]. Бедные моряки! Так бессмысленно отдали они свои жизни. Иду дальше, километров через десять вижу деревушку. Дома маленькие, низенькие. Заметил двоих таких же, как я, беженцев. Один назвался Федей, сказал, что он грек из Ялты. Уже вторые сутки они жили в пустом домике, где была печка. Питались сохранившимися в сумках убитых брикетами супов, каш. Рассказали, что матросы были переброшены в Крым из Одессы, но оружия для них не было, и потому им раздали палки.

Мои новые товарищи рассказали, что идти дальше на юг опасно, кругом стоят патрули, что Севастополь обороняется. Даже слышна была артиллерийская канонада. Со стороны Керчи по ночам летали советские самолеты.