этапе своего правового развития США всё же придут к убеждению, что эта философия в качестве общей ценности для всех народов мира и есть самая надежная гарантия международной, в том числе и их национальной, безопасности.

Вернёмся, однако, к основному предмету нашего исследования. Как известно, всемирно-историческую эстафету в бесконечном марафоне человечества в борьбе за достоинство и свободу индивида в 1789 г. довольно лихо подхватила Франция, провозгласив знаменитую Декларацию прав человека и гражданина. Вместе с тем история борьбы за свободу того или иного народа — в большинстве случаев далеко не широкая и прямая дорога. На это обстоятельство в сравнительной характеристике англичан и французов со свойственной ему иронией обратил внимание российский писатель, философ и революционер Александр Иванович Герцен (1812–1870): «Француз действительно во всём противуположен англичанину… Два краеугольных камня всего английского быта: личная независимость и родовая традиция — для француза почти не существуют…». При этом писатель отмечал, что французу дик и непонятен мир самоуправления и децентрализации, который так отличает Англию от Франции; и что как бы долго француз ни проживал в этой стране, он не может вписаться в её политическую и гражданскую жизнь и не в силах постигнуть её систему судопроизводства. Будучи великим мастером слова, Герцен весьма образно описал, как француз «теряется в неспетом разноначалии английских законов, как в темном бору, и совсем не замечает, какие огромные и величавые дубы составляют его и сколько прелести, поэзии, смысла в самом разнообразии. То ли дело маленький кодекс с посыпанными дорожками, подстриженными деревцами и с полицейскими садовниками на каждой аллее». Однако маленький уголовный кодекс с многочисленными аккуратно сформулированными составами преступлений и множеством полицейских, готовых в любой момент задействовать годами вышколенный розыскной аппарат республики, — отнюдь не гарантия соблюдения свободы человека и народа.

Подлинное понимание роли и места человеческого достоинства, политической свободы и прав индивида в жизни любого народа, как ни в чём ином, проявляется в его отношении к своим наиболее малочисленным, слабым и уязвимым соотечественникам. Лакмусовой бумажкой этого отношения во Франции стало знаменитое дело (1894–1906) Дрейфуса, которое потрясло основы не только Третьей республики, но и, пожалуй, всей Европы. Его суть состояла в том, что французского офицера еврейского происхождения, капитана Альфреда Дрейфуса (1859–1935), как впоследствии выяснилось, ложно обвинили в шпионаже и государственной измене в пользу Германии. Инстинктивная реакция многочисленных членов французской партии этнической нетерпимости выплеснулась на улицы и площади страны в виде взрыва антисемитского бешенства. Толпы французов собирались на улицах и хором скандировали: «Франция для французов!», «Долой Дрейфуса, долой евреев!», «Смерть! Смерть евреям!». В ряде французских городов — Париже, Нанте, Нанси, Ренне, Бордо, Монпелье, Тулузе, Марселе, Безансоне и других — прокатились массовые еврейские погромы. Тираж антисемитских листовок в 1898 г. достиг 130 миллионов экземпляров. Становилось очевидным, что большинство населения свободной Франции демократически выражало свое чувство негодования не столько преступлением, которого в действительности обвиняемый не совершал, сколько его еврейским происхождением. На это обстоятельство обратили внимание многие современники тех событий.

Антисемитская подоплека дела не вызывала сомнений. Но именно эта мотивация и послужила связующим звеном между всеми социальными слоями Франции. Это тот редкий случай в истории республики, когда аристократ и простолюдин единодушно, по умолчанию, оказались в одной партии — партии антисемитов. Так, в частности Жан-Поль Сартр, отмечал, что «к примеру, Пруст показал, как антидрейфусизм сблизил герцога с его кучером, как ненависть к Дрейфусу открывала для буржуазных семей двери аристократических домов». Для многих французских лавочников в иные времена это казалось несбыточной мечтой: оказаться в одной лодке, под одним парусом с первыми аристократами страны. Никогда ещё граждане Третьей республики не были так близки к воплощению в жизнь великого принципа «равенства» — одного из самых почитаемых со времен Великой французской революции. Долгожданное равенство наконец-то наступило: ненависть к евреям, действительно, уравняла большинство французов.

Закрытое военное судилище над невиновным офицером прошло в декабре 1894 г. в Париже. На осуждении Дрейфуса решительно настаивало подавляющее большинство военной элиты тогдашней Франции. 22 декабря 1894 г. военный трибунал единодушно вынес обвинительный приговор: подсудимый был признан виновным в государственной измене и шпионаже, лишен всех воинских чинов и званий, а также осужден к пожизненной ссылке в Кайенну (для справки: Кайенна — столица Французской Гвианы. Была основана в 1664 г. Служила местом политической ссылки и каторги. Из-за тропического климата и распространения тяжёлых лихорадок считалось, что у ссыльного в Кайенну мало шансов выжить (по некоторым данным, не более 3 %). Расположенная на её территории каторжная тюрьма Синнамари получила зловещее наименование «сухая гильотина»). 5 января 1895 г. на Марсовом поле в Париже Дрейфус был подвергнут унизительной процедуре разжалования. На протяжении всей акции несчастный не переставал повторять: «Я невиновен!». 21 февраля 1895 г. он был препровождён на Чертов остров (северо-восточное побережье Южной Америки). Вслед ему полетело ставшее немедленно знаменитым напутствие депутата французского парламента от Парижа Жоржа Берри (1852–1915): «Дрейфус, виновен он или нет, должен оставаться на Чертовом острове». Думается, что его устами говорила душа Франции. «Правосудие по-французски» осуществилось: антисемитские чувства значительной части населения республики получили своё полное удовлетворение. Военный дух Франции одержал оглушительную психологическую победу в виртуальном противоборстве с немецкими вооруженными силами. Такую убедительную победу он уже давно не одерживал на реальных полях сражений.

Представляется, что уже в эти годы закладывались основы французского интегрального национализма, одним из самых видных идеологов которого впоследствии выступил Шарль Моррас (1868–1952). Когда руководитель военной контрразведки Генерального штаба вооруженных сил Франции полковник Юбер Жозеф Анри (1846–1898), отдавший приказ изготовить ту самую фальшивку, которая впоследствии и стала главной уликой обвинения против Дрейфуса, покончил с собой, то Морасс написал такие строки: «Мой полковник, каждая капля Вашей драгоценной крови все еще пылает там, где бьется сердце нации… Ваша злосчастная подделка войдет в список Ваших прекраснейших военных заслуг… Он сфабриковал ее ради общественного блага… Наше ущербное полупротестантское мышление не способно воздать должное такому интеллектуальному и нравственному благородству». Уже тогда не оставалось сомнений, что сердцевиной интегрального национализма должно было стать использование в интересах и от имени титульной нации любых даже самых подлых и коварных средств для изгнания из страны национальных меньшинств под угрозой их физического истребления, судебного преследования или психологического остракизма.

Громом среди ясного неба для французских ура-патриотов прозвучал памфлет знаменитого писателя Эмиля Золя (1840–1902) «Я обвиня?ю», увидевший свет 13 января 1898 г. на первой странице популярной ежедневной французской газеты «Орор». Опубликованное в виде открытого письма на имя президента Франции Феликса Фора (1841–1899), оно прямо обвиняло руководство главного военного ведомства Франции в потворствовании антисемитизму. В частности, Золя писал: «Они совершают злодеяние, отравляя общественное мнение, толкая на черное дело народ, который довели ложью до исступления. Они совершают злодеяние, когда одурманивают сознание простого люда и бедноты, потворствуют мракобесию и нетерпимости, пользуясь разгулом отвратительного антисемитизма, который погубит великую просвещенную Францию — родину «Прав человека», если она не положит ему конец». Все произошедшее по отношению к Дрейфусу писатель заклеймил как «мерзейшее общественное преступление». Обращение писателя вызвало необычайное возбуждение общественного