Хотелось верить, что эта, наверное, самая сильная атака противника все же провалилась.

«До вечера второй такой атаки организовать они не сумеют, – успокаивал себя Гришин. – Будем считать, что и сегодня устояли».

– Иван Тихонович, – спросил его полковник Кузьмин, – не замечаешь, что они как будто боятся идти на обострение. Нет такого нажима, как в июле.

– Боятся лишних потерь. Каждый танк сейчас на счету. А пехоту, как видишь, не жалеют.

Тактика ведения боя противником давно была ясна полковнику Гришину. Если немцы успеха добиваются сразу, то стараются его быстрее развивать. Если же сразу что-то не получается, то выходят из боя, ищут другие возможности прорваться на оперативный простор. Вот и сейчас надо было ждать, что после провалившегося таранного удара противник будет действовать мелкими группами и искать прорехи в обороне. Гришин был почти уверен, что не сегодня, так завтра гитлеровцам это удастся. Как ни растягивай дивизию, как ни маневрируй, надолго ее не хватит. Получая донесения из полков да и из разговоров с командирами он убеждался, что все, буквально все бойцы до единого дерутся насмерть, с невиданным до сих пор упорством, причем против врага, превосходящего по численности в несколько раз.

Дивизия скорее погибнет до последнего человека, чем оставит свой рубеж, в этом полковник Гришин не сомневался. Несмотря на то что за время войны должна накопиться страшная, безмерная усталость, он ощущал все эти дни даже вдохновение, словно открылось второе дыхание. Чувствовалось, что именно здесь, именно сейчас фронт все же встанет. Его не покидало ощущение, что сейчас приближается середина войны, после чего должна уже замаячить Победа. И эту свою уверенность он видел и в товарищах по оружию, иной раз удивляясь, что они чувствуют и думают так же, как он.

Политрук Николай Мазурин, которого использовали как агитатора, от артиллеристов утром 17 ноября был направлен начальником политотдела Кутузовым в 771-й стрелковый полк, под Яблоново.

Штаб полка располагался в нескольких наспех отрытых блиндажах за селом, со всех сторон раздавалась беспорядочная пулеметная стрельба, и Мазурину несколько раз приходилось ложиться на снег – то и дело рвались мины. Спросив у двоих раненых бойцов, направлявшихся в тыл, где их командир полка, Мазурин подошел к показанному ими блиндажу.

Молодой грузин в новой шапке и с длинными острыми усами щеточкой говорил с кем-то по телефону. Мазурин понял, что это и есть командир 771-го полка майор Гогичайшвили.

– Я из политотдела дивизии, товарищ майор, – представился Мазурин, когда Гогичайшвили закончил разговор.

– Вместо Потыляко?

– Нет, товарищ Кутузов послал узнать, как дела, настроение людей, помочь чем, если надо, и материал для газеты заодно собрать.

– Вы газетчик? – удивился Гогичайшвили.

– Да, но газеты у нас пока нет. А что с Потыляко?

– Убит час назад. Погиб геройски, – вздохнул Гогичайшвили.

Политрук Василий Потыляко был инструктором политотдела дивизии. Мазурин еще вчера вечером делил с ним пополам кусок сахару, когда они пили кипяток.

– Да, у нас сейчас все герои, – после паузы продолжил майор Гогичайшвили. – Четвертые сутки держим полк противника. А у нас к началу боев в полку было едва две сотни человек, оборона «в нитку». Все стоят насмерть, очень упорно. Такие люди – всех надо награждать, – майор взмахнул рукой. – Вчера только пулеметная рота младшего лейтенанта Ковалева до трехсот фрицев уложила! Товарищ Наумов, – он позвал комиссара полка, – расскажи корреспонденту из будущей газеты дивизии о наиболее отличившихся. А мне, извините, надо боем руководить, опять начинается.

В тесном блиндаже, когда сели за самодельный, грубо сколоченный стол, Наумов снял шапку, пригладил волосы и сразу же начал говорить, что полк держится прочно, хотя всем очень тяжело.

– Люди почти не спят четвертые сутки, горячая пища раз в день, да и то не всем удается ее доставить – пулеметчики друг от друга далеко, а простреливается все насквозь, – рассказал Наумов. – А герои… Первый, конечно, сержант Лакута, пулеметчик, омский, а с нами от Трубчевска. Трое суток отбивал атаки один из своего окопа, – Наумов подчеркнул, что именно один. – Сколько он немцев уложил, сказать трудно, но точно, что не один десяток. Вчера вечером погиб[7]. Перед боем заявление в партию подал… Потом, запишите, пулеметчики Голованов и Кузин, оба рязанские, каждый на своем участке в первый же день отбили по две атаки, уничтожили примерно по двадцать гитлеровцев. Сержант Петров, лучший пулеметчик в полку, на своем боевом счету имеет уже более семидесяти гитлеровцев, а сейчас, может быть, и больше. Если, конечно, живой.

– А как бы мне его увидеть?

– Туда сейчас нельзя. Слишком опасно, и вызвать нет возможности, – ответил Наумов.

– А политрука Очерванюка можно увидеть? Это мой товарищ, – попросил Мазурин.

– Если только на самый передний край, в окопы.

Наумов пристально посмотрел Мазурину в глаза, ожидая, что тот дрогнет.

– Пусть меня кто-нибудь проводит, товарищ старший политрук, – твердо и спокойно попросил Мазурин.

Рота, в которой был политруком Анатолий Очерванюк, когда туда пришел Мазурин, только что отбила немецкую атаку. Узнав друг друга, они долго обнимались, радостно похлопывая один другого по плечам.

– А я и не знал, что ты тоже теперь в этой дивизии, – сказал Очерванюк. – Мы же с Трубчевска с тобой не виделись.

– Мне про тебя Кутузов давно сказал, что ты здесь. А тут дай, думаю, забегу.

– Так ты кем сейчас, Николай?

– Да, в общем-то, на подхвате в политотделе.

– Знакомься, мой ротный, – Очерванюк показал глазами на высокого и худого командира в фуфайке, подошедшего к ним по траншее.

– Лейтенант Вольхин, Валентин, – пожали друг другу руки, посмотрели в глаза.

– Из политотдела к нам. Мой старый товарищ, еще из той дивизии. Кстати, в газете до войны работал, – сказал Очерванюк.

– Ну, как ты воюешь, Толя? Расскажи, – перебил Мазурин друга.

– Бьем их здесь четвертый день, а они лезут и лезут. Сегодня с утра вторую атаку отбили. Посмотри – сколько их впереди валяется, – показал Очерванюк на поле.

Впереди, перед оврагом, черными кулями лежали несколько десятков трупов.

– А пулеметчик Петров не в вашей ли случайно роте? – спросил Мазурин.

– У нас, на правом фланге. Они все больше на него что-то и лезут на одного, – ответил Очерванюк.

Позади бруствера разорвалось несколько мин, потом левее еще целая серия.

– Ну вот, не дадут поговорить. Сейчас опять полезут. Лучше бы тебе, Николай, уйти. Хотя сейчас уже и поздно, – сказал Очерванюк.