глаза смотрел на мать и на Алексея Петровича, и тот почувствовал себя как-то неуютно под этим недоуменным детским взглядом.

Войдя в коридор, он протянул мальчику пакет:

— Вот, Арно, распакуй. Тут подарки тебе и маме.

Но мальчик пакета не взял, спрятал руки за спину.

Карин усмехнулась:

— Он у нас скромник. Ну ничего, если там такой же шоколад, какой был раньше, едва ли мы откажемся, а? — Она принялась распаковывать сверток, мальчик же склонил голову набок — совсем как мать! — и посмотрел в лицо Алексею Петровичу, снизу вверх:

— Это вы дарили мне шоколад? Я ни разу не сказал вам спасибо.

Алексей Петрович кивнул:

— Зато теперь сказал. Пожалуйста. На здоровье.

Карин между тем извлекла из пакета шкатулку, черного лака, с чудесной росписью палехской работы, — полюбовалась и, видимо, осталась довольна, хотя внешне это проявилось только в улыбке, чуть тронувшей ее губы. Потом взялась за ноты — Алексей Петрович в Москве, на Кузнецком мосту, зашел в какой-то магазин рядом с букинистическим, и там оказались ноты, он накупил все, что было для сольного пения: одни песни и романсы сам помнил, по названиям, о других продавщица — пожилая, в пенсне, и держалась так, словно сама когда-то пела, — доверительно сказала, что вещи чудесные и даже несравненные. Теперь Алексей Петрович по радостно просиявшему лицу Карин понял, что подарка такого не ждала, но просматривать все не стала, положила на сервант, глянула на Алексея Петровича лучистыми глазами.

— Нет, ты просто чудо! Как ты выбирал? — и ушла готовить кофе.

Арно досталось все остальное: шишки, которых он не оценил, коробка овсяного печенья и шоколадные фигурки — белки, зайцы, лисы, уж в этом-то Арно живо разобрался...

Алексей Петрович, давным-давно никому ничего не даривший, был не меньше их рад, а серьезное достоинство мальчугана его даже тронуло. Он устроился в кресле и, поглядывая на Арно, слушал, как гремит чем-то на кухне Карин. Он думал, что, конечно же, никак это невозможно, чтобы он и эти двое жили одной семьей. Нет, невозможно это, кто же позволит ему жениться на немке, никто и выяснять не станет, что это за немка такая особенная...

Она подошла сзади, наклонилась, обняла за шею и прижалась щекой к его щеке.

— О, мой друг, зачем нам такая мука? Я не хочу больше без тебя.

— Карин, ты же умница. Я тоже без тебя не могу, но мы ничего не можем изменить.

...Потом, по дороге в комендатуру, Алексей Петрович добрый час сидел на гранитной, замшелой снизу скамейке у старинного моста князя Альбрехта. Уже опустился вечер, и дома на той стороне Заале засветились разноцветными огнями, но воздух оставался теплым, и теплом дышала за каменным парапетом река. Люди шли мимо Алексея Петровича, катились машины, время от времени пробегал с веселым перезвоном трамвай. Алексей Петрович, прислонившись спиной к нагретому дневным солнцем парапету и чуть смежив веки, все перебирал в памяти этот неповторимый вечер — он снова ощущал аромат кофе, такого крепкого, черного, без сахара и все же очень вкусного, и видел справедливого мальчонку, по совести положившего на стол — для всех! — печенье и шоколад, и чувствовал теплые, мягкие пальцы Карин, когда, прощаясь в коридоре, она обняла его за шею. Потом Карин закрыла глаза и, вздохнув, поцеловала — не так, как перед тем, на площадке, а долгим, трепетным поцелуем, и Алексей Петрович понял, что должен немедленно уйти, и не успел ничего сказать, объяснить, потому что она сама отстранилась и — чуть слышно: «Теперь нам будет труднее... Но мы справимся — да?» Слова эти все еще звучали в нем, и он знал, что дружбе конец, что в мыслях, пока только в мыслях, они оба перешагнули грань и что теперь эта женщина доверила ему свою судьбу, и он не смел распорядиться чужой жизнью ей во зло.

III

В кармане лежало письмо от жены.

Оно пришло сегодня, час назад, и мистер Ньюмен изредка поглаживал ворсистую ткань пиджака против того места, где во внутреннем кармане лежали два сиреневых листка.

Это была бессознательная дань все той же немецкой сентиментальности, которой так стыдился в себе Ньюмен. Но он знал, что это не мешает ему быть твердым при необходимости и что именно эта черта характера помогает ему безошибочно определять душевные качества своих агентов и вообще всех тех, с кем приходилось иметь дело. Ньюмен не знал, как это в нем происходит. Просто он сразу, с первых фраз, настраивался на нужный тон — дружеский или высокомерный, сочувственный или безразличный. Это происходило помимо его сознания, как-то само по себе...

Клэр, конечно, достаточно самолюбива, никаких ахов и охов в письме нет, но он и сам знал, что ей сейчас несладко. Его старики, хранители заветов германского духа, едва терпят Клэр. Не могут до сих пор простить, что женился против их желания: в жилах рыжеволосой Клэр, видите ли, примесь иудейской крови! И хотя состояние отца, Ганса-Юргена Ньюмена, владельца компании «Ньюмен и компаньоны» в Кливленде, оценивается приличной даже по американским стандартам суммой — полтора миллиона долларов, и хотя он владеет «кадиллаком», «ягуаром» и тридцатипятиметровой яхтой, на помощь его рассчитывать нечего...

Здесь, в Германии, майор Ньюмен отложил за эти годы несколько тысяч долларов: можно было менять на доллары оккупационные марки. Ньюмен не считал зазорным перепродажу здесь, в Западном Берлине, привезенных из Штатов часов, или там, в Штатах, прихваченных с собой из Германии трех-четырех фотоаппаратов. Это был обычный бизнес, им занимались все, вплоть до высших чинов — масштабы росли соответственно. Чего не мог себе позволить Ньюмен, так это спекуляции продуктовыми посылками. Их много шло через его руки и для подкармливания агентов, и на благотворительные цели, чтобы иметь легальное прикрытие, при желании можно было поживиться. Утверждают же злые языки, что руководитель «КГУ», бывший штурмбанфюрер, а ныне доктор Райнер Хильдебрандт, сбыл на сторону часть из последней партии в 75 тысяч посылок, да и в ежемесячные субсидии на разведку запускает руки. И счет на свое имя открыл в Лиссабоне — это уже не злые языки, это установлено... Просто нужен пока «доктор», вот и глаза закрывают на многое.

Можно было бы и Ньюмену оставлять у себя часть денег, предназначенных агентам — суммы были фактически бесконтрольными, но Ньюмен мог заниматься лишь честным бизнесом: вором он не был. Только вот надолго ли хватит Клэр и девочке отложенных долларов?

Ньюмен еще раз