Голос Фира странно изменился.

– Кащанское чародейство эпидемией налетело на Путь матери Тьмы. Так были заперты врата из Куральд Галейна в другие владения. Так мать Тьма была сослана в самое сердце Бездны, наблюдать бесконечный водоворот окружающего света. Так кащаны, давно мертвые, свершили над матерью Тьмой ритуал, который кончится ее гибелью. Когда исчезнет весь свет. Когда некому и нечему будет отбрасывать Тень.

Когда Скабандари Кровавый глаз обнаружил, что они наделали, было уже поздно. Конец Бездны неизбежен. На всех уровнях одно и то же, братья. От царств, что мы и разглядеть не способны, до самой Бездны. Кащаны обрекли всех на смертность, на беспощадный прыжок к исчезновению. Такова была их месть. Возможно, причиной стало отчаяние. Или наивысшая ненависть. Глядя на собственное исчезновение, они обрекли на ту же судьбу все сущее.

Братья молчали. Глухое эхо последних слов Фира затихло.

Потом Рулад хмыкнул.

– Я не вижу признаков последнего схождения, Фир.

– Отдаленная смерть, точно. Даже более отдаленная, чем можно представить. Но она придет.

– И что нам до этого?

– Нашествие тисте подвигло кащан на этот последний акт. Отец Тень заслужил вражду всех Старших богов, всех предков. Из-за ритуала кащан вечная игра Тьмы, Света и Тени однажды завершится. И с ней – всяческое существование. – Фир повернулся к братьям. – Я открыл вам тайное знание, чтобы вы лучше представляли, что здесь произошло. И почему Ханнан Мосаг говорит о врагах гораздо могущественнее смертных летери.

Лучик понимания блеснул перед Труллом. Он отвел глаза от чарующего взгляда темных глаз Фира и посмотрел вниз, в яму – глубоко, до самого черепа убитого дракона.

– Они его убили.

– Уничтожили его телесную суть, да. И пленили душу.

– Скабандари Кровавый глаз. – Рулад затряс головой, словно не веря своим глазам. – Он не мог умереть. Этот череп не…

– Его, – сказал Фир. – Они убили нашего бога.

– Кто? – резко спросил Трулл.

– Все они. Старшие боги. И элейнты. Старшие боги разжижили кровь в жилах элейнтов. Драконы произвели отпрыска неописуемо ужасного, чтобы выследить и затравить Скабандари Кровавого глаза. И Отец Тень был повержен. Старшая богиня по имени Кильмандарос разбила его череп. А для духа Кровавого глаза создали тюрьму вечной боли, безмерных мучений, которые будут длиться, пока не исчезнет сама Бездна. Ханнан Мосаг хочет отомстить за нашего бога.

Трулл нахмурился.

– Старшие боги ушли, Фир. Как и элейнты. У Ханнана Мосага в руках шесть племен тисте эдур и фрагменты пути.

– Четыреста двадцать с лишним тысяч эдур, – сказал Рулад. – При всех наших бесконечных поисках мы не обнаружили родичей среди фрагментов Куральд Эмурланн. Фир, Ханнан Мосаг видит темные мысли насквозь. Одно дело потрясти летери, вызвав демонов, а если надо, то и с помощью железных клинков. Но теперь мы начнем войну против всех богов этого мира?

Фир медленно кивнул.

– Вы здесь, – сказал он братьям, – и вы слышали то, что известно. Я рассказал не для того, чтобы вы встали на колено и превозносили имя колдуна-короля. Он жаждет силы, братья. Ему нужна сила – и не важны ни ее источник, ни оборотные стороны.

– Ты говоришь, как изменник, – сказал Рулад, и Трулл расслышал странный восторг в голосе брата.

– Правда? – спросил Фир. – Ханнан Мосаг поручил нам совершить опасное путешествие. Добыть дар. И доставить ему. Чей дар, братья?

– Мы не можем отказаться, – покачал головой Трулл. – Он просто пошлет других вместо нас. А нас ждет ссылка или что похуже.

– Конечно, мы не откажемся, Трулл. Но мы не пойдем, как слепые старцы.

– А Бинадас? – спросил Рулад. – Что ему известно об этом?

– Все, – ответил Фир. – Может быть, даже больше, чем известно Урут.

Трулл снова взглянул на заплесневелый череп дракона на дне ямы.

– Почему ты уверен, что это Скабандари Кровавый глаз?

– Потому что череп принесли сюда вдовы. Знание передается из поколения в поколение женщинами.

– А Ханнан Мосаг?

– Урут знает, что он был здесь. Как он обнаружил правду, остается загадкой. Урут никогда не рассказала бы обо всем мне и Бинадасу, если бы не отчаяние. Колдун-король стремится к смертельной силе. Грязны ли его помыслы? Если не были грязны раньше, то сейчас – да.

Трулл продолжал смотреть на череп. Тупая, жестокая казнь – бронированным кулаком.

– Будем надеяться, – прошептал он, – что Старшие боги действительно ушли.

Нереки считали тисте эдур потомками демонов. В крови у них пепел, пятнающий кожу, а в глазах можно увидеть старость мира, угасание солнца и грубую кожу самой ночи.

Когда воин хиротов по имени Бинадас подошел к нерекам, они запричитали, принялись колотить себя по лицу и груди и повалились на колени.

Бурук Бледный подскочил к ним и начал осыпать проклятиями, но нереки словно оглохли. В конце концов торговец повернулся к Сэрен Педак и Халлу Беддикту и захохотал.

Халл нахмурился.

– Это пройдет, Бурук.

– Правда? А весь мир – тоже пройдет? Как смертельный ветер, уносящий наши жизни, словно пыль? Только чтобы застыть, мертво и бессмысленно – и унять весь это безумный галоп, лишенный смысла? Ха! Надо было нанимать фараэдов!

Сэрен Педак внимательно смотрела на приближающегося тисте эдур. Охотник. Убийца. Видимо, из тех, кто умеет подолгу молчать. Бинадаса вполне можно представить у костра в глуши рядом с Халлом Беддиктом. За весь вечер, ночь и следующее утро они обменяются лишь полудюжиной слов. Что лишь скрепит, подозревала Сэрен, бездонную дружбу. Эта мужская загадка всегда сложна для женщин. Когда молчание соединяет пути. Когда несколько незначительных слов связывают души невыразимым пониманием. Эти связи она чувствовала, даже видела сама, но всегда оставалась вовне. Озадаченная, расстроенная и почти неверящая.

Связь между женщинами строится словами. Жесты, выражение лица – все помогает соткать гобелен, который, как ясно любой женщине, может быть порван только одним способом – злобным усилием. Дружба между женщинами знает лишь одного врага – злобу.

Поэтому чем больше слов, тем крепче ткань дружбы.

Сэрен Педак большую часть жизни прожила в обществе мужчин, и теперь, появляясь изредка в своем доме в Летерасе, она ловила на себе тяжелые взгляды знакомых женщин. Как будто ее выбор ставил под сомнение ее верность, вызывал подозрение. И в обществе женщин она начала ощущать какую-то неловкость. Они ткали другими нитками, на других станках, не в ее ритме. Среди них она ощущала себя неуклюжей и грубой, в западне собственной тишины.