— Ребрышки. Любишь?

Она не смогла сдержать улыбку. Даже взятку приготовил. Склонив голову набок, он повторил вопрос еще раз.

— Можно я посплю здесь ночью?

Она развела руками:

— Вряд ли я могу тебе помешать. Но что скажут твои родители, когда ты не придешь домой вовремя?

— Э-э…

Она вдруг забеспокоилась. Он же не рассказал им о своих планах?

— Они знают, что ты здесь?

Он посмотрел на нее с выражением «ты-что-совсем-ку-ку?».

— Отец по ночам водит такси, а мама на каких-то курсах.

— Кто-нибудь знает, что ты здесь?

Он вздохнул:

— Черт, да чего же ты так волнуешься! Нет, никто ничего не знает.

Ага, я бы посмотрела, как бы ты разволновался, если бы узнал, что собираешься ночевать на одном чердаке с объявленной в розыск расчленительницей!

— О'кей. Добро пожаловать.

Его не надо было упрашивать. Он моментально огляделся по сторонам в поисках подходящего места для своих вещей и почти сразу же выбрал возвышение у часов. Она наблюдала за ним, пока он усердно распаковывал рюкзак и устраивал себе место для ночлега. Она перетащила свой коврик на другую сторону выступа в стене, чтобы они могли видеть друг друга. Закончив, он с энтузиазмом оглядел результаты своих трудов, потом уселся и в предвкушении грядущего чуда посмотрел на нее:

— Есть хочешь?

Еще бы. Фасоль уже давно обрыдла.

— Ну если у тебя хватит еды…

Разорвав пакет с грилем, он положил его перед собой на пол. А потом, как фокусник, вытащил из рюкзака картофельный салат, пакет чипсов и две банки колы.

— Пожалуйста.

Вот это праздник! Она подошла и села рядом. Он тоже был очень голоден, и ели они молча. Ребрышки обгладывались дочиста и складывались на пакет рядом с пока не съеденными. Когда обе горки сравнялись по высоте, Сибилла почувствовала, что наелась под завязку, и откинулась назад.

— Ты что, всё? — воскликнул он удивленно. — А я специально купил побольше.

— Да, я вижу. Мы можем оставить на завтра.

Он бросил взгляд на ее живот.

— У тебя, наверное, желудок сжался, — пробубнил он с полным ртом. — Так бывает, если все время недоедать.

Да. Наверно, это так. Но с его желудком все, видимо, обстояло благополучно — парень взял еще одно ребрышко. Масло даже по щекам текло.

— Вот черт, испачкался. Где тут умыться?

Сибилла пожала плечами:

— Если ты бездомный, то привыкай. Льющаяся вода — это предмет роскоши.

Он посмотрел на свои грязные руки. Потом перевел взгляд на ее руки. Она протянула их, чтобы он мог разглядеть получше. Только указательный и большой пальцы прикасались к ребрышкам. Быстро облизав свои руки, он вытер их о штаны.

Потом огляделся по сторонам:

— Ну? И что делать?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну нельзя же здесь просто сидеть, и все. Что ты обычно делаешь?

Этот маленький человек в почти уже взрослом теле еще ни о чем понятия не имеет.

— А что ты сам делаешь? Когда не играешь на чердаке в бездомного?

— Сижу у компьютера.

Кивнув, она глотнула колы.

— Если станешь бездомным, с этим будут трудности.

Он слегка усмехнулся.

— Может, я все-таки приткнусь где-нибудь на телевидении.

Она вернулась на свое место и улеглась на коврик, прикрывшись спальным мешком. Чтобы согреться, сунула руки под мышки. Повернула голову и посмотрела на него.

Ему уже стало скучно. Это было видно. Не придумав ничего другого, он начал убирать после ужина.

Часы за его спиной показывали десять минут седьмого.

Убрав остатки еды, он последовал ее примеру и вытащил из рюкзака спальный мешок. Спальник был дешевый, и она сразу поняла, что ночью парень замерзнет. Это хорошо. Может, после этого он оставит ее в покое.

Он лежал, подложив руки под голову, и пялился в потолок.

— Почему ты стала бездомной? Ты что, нигде никогда не жила?

Она вздохнула:

— Как же, жила.

— А где?

— В Смоланде.

— Почему ты оттуда уехала?

— Это долгая история.

Повернув голову, он посмотрел на нее:

— Ну и хорошо, я послушаю. У нас же времени типа навалом.

Потом ей помогли принять душ и на каталке отвезли в послеродовое отделение. Одна из коек была свободна, а на четырех остальных лежали только что родившие мамы со своими детьми. Когда ее ввезли, все с ней приветливо поздоровались. Ее койка стояла ближе всего к окну. Лежа на боку, она никого не видела, но не слышать она не могла.

Занавески на окнах были в синюю полоску, чуть обтрепанные снизу.

Никто из них ни о чем ее не спросил. У всех были свои дела.

Новорожденные.

Живот был по-прежнему большим. Но пустым. Она это отчетливо чувствовала. Ей давно хотелось полежать на животе, но она по-прежнему не могла этого сделать. К тому же у нее болела грудь.

Через час за ней пришли. Сначала помогли ей сесть, а потом встать на ноги. Идти было больно. Шов, который ей, по их словам, пришлось наложить, натягивался и жег.

Она должна поговорить с врачом. Она не села на предложенный стул, он кивнул и открыл коричневую папку.

— Да. Все прошло благополучно.

Она посмотрела на него.

Она ничего не говорила, он поднял на нее глаза, но потом снова вернулся к папке.

— Как ты себя чувствуешь?

Опустошенной. Ненужной. Использованной. Брошенной.

— Кто у меня? — спросила она.

Он посмотрел на нее:

— В каком смысле?

— Какого пола?

Врач демонстрировал явное неудовольствие. Вопросы здесь обычно задает он.

— Мальчик.

Он продолжил чтение.

Мальчик. Она родила маленького мальчика с темными волосами на маленькой головке.

— Я могу на него посмотреть?

Он откашлялся. Разговор, видимо, пошел не так, как он предполагал.

— Нет. У нас свои правила. В подобных случаях такое считается недопустимым. Ради твоего же блага.

Ради ее блага.

Почему никто никогда не спрашивает у нее, что она сама считает для себя благом? Как случилось, что все всегда знают лучше?