Но претендентка не отчаивалась — обратилась за помощью к папской курии. В то время апостольский престол пустовал после смерти Климента XIV 22 сентября 1774 года, и уже несколько месяцев члены конклава сидели взаперти во дворце, избирая нового папу. Тогда она остановила свой выбор на влиятельном прелате — декане Священной коллегии кардиналов и протекторе Королевства Польского Алессандро Альбани, тем более что именно он считался наиболее вероятным преемником покойного папы. Ксёндзу Ганецкому удалось передать ему письмо нашей героини, и заинтересованный кардинал отправил к ней своего секретаря аббата Роккатани.

Не раскрывая своих планов, Елизавета сумела обаять аббата рассказом о своих путешествиях по Европе, знакомстве с положением дел в Польше и Пруссии и своими симпатиями, высказанными в отношении католических обрядов; словом, по мнению Роккатани, «доказала или свою мудрость, или большую ловкость, — не знаю, право, что об этом думать». Но в письме, переданном им кардиналу, его собеседница объявила о своих правах на российский престол и о своей миссии: само небо назначило ей венец «для благосостояния церкви и счастья народов».

Однако Альбани лишь поблагодарил её за доверие и пожелал дальнейших успехов. Тогда самозванка стала чётко отмеренными порциями выдавать информацию его посланцу, поддерживая интерес к своей особе. 8 января 1775 года Елизавета вручила Роккатани копии своих писем турецкому султану и графу Алексею Орлову. На вопрос о главных, с точки зрения Ватикана, фигурах русского двора — Никите Ивановиче Панине и братьях Орловых — она авторитетно пояснила: граф Панин, конечно, обязан карьерой её матери-императрице, но вряд ли сможет открыто принять её сторону; Орловы же — люди низкого происхождения и не внушают ни уважения ни доверия. Однако она уже дала Алексею Орлову указание привести флот в Ливорно, и тот его выполнил. Кроме того, она собиралась поскорее отделаться от своей польской свиты её — члены принадлежали к разным «партиям» и враждовали друг с другом, отчего она не чувствовала себя в безопасности.

Одиннадцатого января «княжна» предоставила аббату письма своего «жениха» лимбургского графа Филиппа Фердинанда и трирского министра барона фон Горнштейна — они должны были засвидетельствовать её респектабельность. При этом Елизавета обстоятельно пояснила, что условием брака граф поставил принятие ею католичества, а это, как собеседник конечно же понимает, закрыло бы ей дорогу к российскому трону. Но вот после утверждения у власти сделать всё возможное ради торжества святой веры и римского престола это совсем другое дело. Елизавета уверяла кардинала в широкой поддержке её особы в России: «…все народы за нас» и рисовала заманчивые для апостольской церкви перспективы! «…я буду только иметь счастье победить неприятелей, то не премину заключить договор с римским двором и употреблю все возможные средства, чтобы народ признал власть римской церкви». После столь соблазнительных обещаний можно ли было отказать «принцессе» в безделице всего лишь замолвить за неё словечко перед епископом-курфюрстом Трирским, у которого она просит взаймы семь тысяч червонцев?

Четырнадцатого января аббату была вручена копия «завещания» императрицы Елизаветы Петровны. Во время беседы с Роккатани «принцесса» сообщила ему о своих планах! «Наконец я решилась объявить себя со стороны Польши и отправиться в Киев; войска наши в 50 милях оттуда. Прежде сего я, было, долго колебалась; мне казалось, лучше отправиться чрез неаполитанские владения до Тарента (современный Таранто. — И. К.), переехать в Албанию, а потом сухим путём в Константинополь; ибо ныне вся Европа обратила взоры свои на Порту; но, с другой стороны, я вижу, сколь нужно пособить Польше».

Но в объявленной «борьбе» за несчастную Польшу «принцесса» сочла нужным опираться не на неудачников-конфедератов, а на их противника — короля Станислава Августа Понятовского. Теперь она попыталась очаровать польского посланника маркиза Томмазо Античи. Дипломат совсем не стремился встречаться с сомнительной искательницей приключений, но его уговаривал аббат Роккатани. Авантюристка вещала монаху о том, как после свидания с польским королём, окружённая блестящим эскортом, она двинется в Турцию и представит свои планы султану. Там её опять ждёт успех, турки конечно же её поддержат, и торжествующая Польша через полгода восстановит прежние границы и станет процветать. Иначе и быть не может, ведь в Персии ей уже обещаны шестидесятитысячная армия и огромные средства! Что же до русской императрицы — то Елизавета, так и быть, милостиво оставит ей Петербург и кусочек Лифляндии!

Маркиз позволил уговорить себя и 16 января встретился с прекрасной «принцессой», которая произвела на него должное впечатление: «В разговорах её видны остроумие и сведения, особливо о политических делах нашего времени, о видах разных правительств, о переменах в Польше и вообще на Севере Европы. По-французски она говорит очень хорошо; быстрота её мыслей и лёгкость выражений таковы, что человеку неосторожному она легко может вскружить голову. Она мне долго размазывала о своём положении, и всё клонилось к тому, чтобы заставить меня видеть в ней дочь русской императрицы Елисаветы, будто бы родившуюся от тайного брака с князем Разумовским, гетманом козаков; уверяла, что она воспитана в Персии родственником сего князя; что деньгами, из Персии полученными, произвела возмущение в народе русском для того, чтобы ей быть государынею бунтующих областей; что она имеет верные средства успеха и для сего отправляется сначала в Берлин, потом в Варшаву, где намерена вступить в переговоры с королём; что она может сообщить его величеству многое весьма важное для пользы его и Польши, а потому и просит моих советов и представления об ней королю. Мне было нетрудно отгадать лживость и цель сего романа. Могла ли быть воспитана в Персии молодая женщина, в которой всё обнаруживает и происхождение, и образование германское? Черты лица её совершенно немецкие; она знает французский язык, играет на арфе, прекрасно рисует, даже пишет красками, имеет необыкновенные знания в архитектуре; всё сие принадлежит не к персидскому, а, скорее, к немецкому воспитанию».

Романтичный рассказ завершился прозаичной просьбой: не мог бы маркиз ссудить её средствами — разумеется, исключительно для организации свидания с Фридрихом II и Станиславом Августом? Посол оценил способности бродячей «принцессы» — но, тем не менее, сделал вполне трезвый вывод: «Мне было ясно, что всё это сводится к тому, чтобы завладеть мной, а затем припереть меня к стенке, чтобы я дал денег». Учтивый дипломат делал вид, что верит «восточной сказке», но в конце свидания постарался разъяснить собеседнице «несовершенство и невозможность исполнения её идеальных замыслов» и посоветовал ей поскорее удалиться от греха подальше в какое-нибудь «уединённое место».

«Принцесса» не уступала маркизу в любезности. «В собеседовании моём с вами я нашла в вас столько благородности, ума и добродетелей, что даже и по сие время нахожусь в океане размышления и удивления», — писала она Античи после неудачного свидания и вновь стремилась увлечь его перспективой возрождения былого величия Речи Посполитой, а заодно и поправить своё незавидное положение. Ведь не будет же посланник считаться с такой малостью, когда несчастное отечество претерпело несправедливый раздел! «Я ничего для себя не желаю, но хочу только иметь славу восстановления Польши, — взывала она к маркизу. — Я имею к тому средства, не замедлю доставить королю нужные суммы денег из Персии для ведения войны, с ним соединится и наш народ. Что же касается до короля прусского, я это принимаю на себя, и потому должно о сём подумать особо! Курьер, которого мы отправим в Константинополь, будет иметь депеши и в Персию. Увидавшись с королём, отправлюсь в польскую украйну, а едучи в Польшу, повидаюсь также и с королём прусским; на пути же отсюда в Берлин будет мне довольно времени надуматься о депешах, кои он получил с нашим курьером; никто сего не будет подозревать, ибо все думают, что я отправляюсь в Германию в имперские земли. Какой бы ни приняли оборот дела наши, я всегда найду средство воспрепятствовать злу. Небо, поборающее нам, доставит нам успех, ежели станут нам помогать; в противном случае я оставляю всех и устрою для себя приятное убежище».