– Я спросила маму об «Обществе сороки», и она так и сказала, что помнит его! Сказала, что общество поймало старого директора Галлахера, когда он растрачивал деньги из оплаты пансиона.

– Эта татуировка не выглядела как рисунок маркерами. Не думаешь, что полиция пытается сбить Н со следа?

– Можешь поверить в то, что Патрик согласился на интервью? О боже, я была так влюблена в него когда-то.

– Может, пожалуйста, кто-нибудь поговорить о чем-то другом, кроме этого подкаста! Я не слышу собственных мыслей, – огрызаюсь я на группу учениц десятого года за соседним столиком, которые болтают без умолку.

Одна из девушек смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

– Извини, Айви.

– Не беспокойтесь, я перейду в другую комнату. – Я захлопываю книги и собираю их.

Прошло несколько дней с момента выхода третьего эпизода, и разговоры о подкасте витают по библиотеке, словно дурной запах. Это так отвлекает. На каждом уроке ученик поднимает руку, чтобы спросить учителя о нем, и всегда получает какой-то дерьмовый вялый ответ.

Прошла еще неделя – и еще один эпизод, – а я даже не приблизилась к разгадке того, кто это сделал. Письмо – словно маленькая морковка, болтающаяся перед носом. Я думала, может, если у нас есть IP, мы сможем проследить его до точного компьютера, через который письмо было отправлено. Затем я смогу проверить логины и – бинго! Но очевидно, это оказалось за пределами даже энциклопедических IT-познаний Тедди.

Я поняла, что подозреваю каждого. Кто-нибудь заговорит на уроке, и я спрашиваю себя: может быть, это – измененный голос Н.

Теперь, вместо того чтобы заниматься в общей комнате, как мне хотелось бы, я – в библиотеке, жду, пока миссис Линг, библиотекарь, принесет для меня из архива ежегодник тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Тот, про который говорилось в подкасте.

Слухи выходят из-под контроля. На днях я проходила мимо парня девятого года, рассказывающего другу, будто это миссис Эббот толкнула Лолу со скалы. Я прямо-таки расхохоталась, услышав это. Ну, прежде чем послать его подальше. Как префекты, мы проинструктированы прекращать всякие нелепые слухи. «Дурно влияющие на школьный дух», как сказала директриса. Люди трещат как сороки, и дезинформация распространяется, как лесной пожар.

Меня охватывает чувство подавленности. Кроме попыток выяснить, кто стоит за подкастом, мне еще приходится думать о нескольких сложных пробных экзаменах, к которым нужно подготовиться. Если я хочу пойти по стопам мамы и попасть в Оксбридж, в этом году придется работать на износ. Не похоже, что я все же получу обещанную поддержку в этом вопросе от миссис Эббот.

– Сюда, – говорит кто-то. Я смотрю сквозь стеллажи, вижу, как Харриет машет мне рукой, и чувствую волну облегчения. Слава богу – нормальный человек. Она сидит в углу библиотеки вдвоем с Томом. Харриет протягивает мне карамельку из маленького бумажного пакетика, который прячет в колготках. Мы зовем ее Вилли Вонка, потому что она всегда протаскивает на уроки что-нибудь сладкое, чтобы поделиться с классом. Сладости безоговорочно запрещены вне наших спален, но это ее не останавливает.

– Обойдусь, спасибо. Не уверена, что доверяю чему-то, что соприкасалось с твоей ластовицей. – Я вскидываю бровь и отодвигаю смятый бумажный пакет. – И вообще, откуда они у тебя? Из тридцать четвертого года?

– На самом деле – с деревенской почты. Там такая ретроатмосфера, ты знала бы об этом, если бы когда-нибудь выходила в город в выходные. А что не так с моей ластовицей? – Она достает лимонный шербет и самодовольно закидывает его в рот.

Даже если я морщу нос в притворном отвращении, не говорить о подкасте – словно глоток свежего воздуха. Я возвращаюсь к своей курсовой по литературе, но не могу сосредоточиться. Мой взгляд скользит по комнате и падает на стол напротив, где сидит Араминта, окруженная своей свитой. На ее лице – обычное недовольное выражение, но я не слышу, о чем они говорят, хотя могу сделать довольно обоснованное предположение. Я продолжаю наблюдать краем глаза, как она хлопает в ладоши, и ее голос становится громче. Слышу, как она говорит:

– Они определенно намекают на это, Кэти! – Подкаст выставляет ее не в очень хорошем свете, и то, что она так бурно реагирует, не делает ситуацию лучше.

Тьфу, я уже десять минут об этом думаю… и абсолютно ничего не запомнила со страницы учебника. Вставляю наушники, чтобы заглушить посторонние мысли и вернуться к своей оценке «Исторического фона и поэтических форм». Через несколько минут Харриет наклоняется и вынимает один из наушников.

– Эй, ты не говорила мне, что миссис Парсонс заперла Одри в вашей комнате во время ужина на прошлой неделе! – Очевидно, этим вечером у Харриет были другие планы, отличные от учебы. – Я слышала, как сегодня в классе она рассказывала об этом Бонни.

Я вытаскиваю второй наушник.

– О да. Оказалось, после того как я, ну, ты помнишь, перевела стрелки на нее, она уехала в город. Полагаю, ей нужно было немного свободы.

– Она еще не знает правил Иллюмена?

– Не-а.

– Не вини ее. Если бы тут не подавали такую вкусную рыбу с картошкой, я готов бы был поклясться, что это тюрьма, а не школа, – подает голос Том.

Я закатываю глаза. Я знаю, что ему тут нравится так же, как и мне. Но в животе – грызущее чувство вины. Я все еще не извинилась перед Одри.

Хотя вышло довольно забавно, что ее заперли в нашей комнате. Не могу себе представить, как мисс Папочка опустилась до такого. В тот вечер, когда это произошло, миссис Парсонс проводила меня после ужина обратно в комнату, чтобы отпереть дверь и впустить внутрь, и, когда дверь открылась, нас обеих встретила самая взволнованная, краснолицая версия Одри, какую я когда-либо видела. Волосы ее растрепались, ничего общего с обычными глянцевыми золотистыми локонами, а лицо было покрыто пятнами и опухло. Она явно плакала. В ту ночь, лежа в постели, я слышала, как она лихорадочно, как одержимая, печатает на своем ноуте – полагаю, она болтала с оставшимися дома друзьями. Я никогда особо не задумывалась о том, что она покинула их всех. Это, должно быть, тяжело. Я все время открывала рот, чтобы извиниться, но слова так и не пришли. Она, похоже, тоже не горела желанием общаться со мной, так что разговор попросту не состоялся.