За пять лет я научилась различать сестер по сопению; я знаю, кто как сворачивается под грубым одеялом, кто во сне вздыхает, кто всхлипывает. Первая от двери сестра Томазина: храп у нее звучный, с присвистом. Следующая — сестра Бенедикт. Она всегда лежит на животе в позе морской звезды. Дальше Пьета, во сне такая же чопорная, как наяву; потом Жермена, Клемента и Маргарита. Если бы не легкая поступь бывшей танцовщицы, я наверняка разбудила бы Маргариту. Вот она заворочалась и вытянула руку в жадной безмолвной мольбе. Дальше пустая спаленка Альфонсины, а напротив Антуана стыдливо скрестила руки на груди. Дыхание ровное, легкое. Вдруг она не спит? По виду не определишь. Просто слишком неподвижна Антуана, и руки сложила чересчур красиво.

Ну и ладно! Даже если Антуана не спала, оставалось надеяться, что она ничего не заподозрит. Я скользнула в постель. Средь мирного сопения шорох одеяла показался неожиданно громким. Я уже повернулась к стене, когда Антуана смачно всхрапнула. Мои страхи отчасти развеялись, но при этом чудилось, что храп ее фальшивый. Я велела себе закрыть глаза. Кроме Флер, меня никто не волнует — ни Антуана, ни Альфонсина, ни даже Лемерль, тоскующий в кабинетике один на один с книгами. «Его игры меня не волнуют», — твердила я себе, погружаясь в объятия сна. Только приснился мне он, а не дочка. Лемерль стоял на дальнем берегу разливающейся реки, тянулся ко мне, взывал. Что именно он кричал, я не расслышала из-за яростного рева воды.

Проснулась я в слезах. Колокол звонил к вигилии, у моей кровати застыла сестра Маргарита, высоко подняв руку с факелом. Прошептав надлежащее «Хвала Всевышнему!», я нащупала под матрасом таблетки, которые накануне дал Лемерль. Чтобы на ладонях не осталось следов, я завернула таблетки в лоскуток. Исполнить наказ Лемерля не составит труда, а потом… Потом я увижу дочь!

Тем не менее я колебалась. Поднесла сверточек к носу, принюхалась. Сквозь ткань пахнуло смолистой сладостью, я узнала гуммиарабик и алый пигмент, который Джордано называл «драконовой кровью». Чувствовалась и пряная нота: не то имбирь, не то анис. Лемерль божился, что никто не отравится.

Ни на вигилии, ни на матутинуме, ни на приме Лемерль не показался. Явился лишь на капитул с известием, что должен съездить в Барбатре, и затребовал двух помощниц. Якобы случайный выбор пал на Антуану и меня. Пока отец Коломбин выступал перед сестрами, а Антуана кормила кур и уток на птичьем дворе, я вывела из конюшни коня Лемерля. Разумеется, нам с Антуаной предстояло идти в Барбатре пешком, а вот новый духовник поедет верхом, как и подобает его высокому сану. Я скребла серые в яблоках бока коня, седлала его и надевала упряжь. Антуана кормила другую живность — мула, двух пони, полдюжины коров — сеном из ларей в глубине амбара. Лемерля мы увидели через час с лишним. Сутану он сменил на бриджи, обул сапоги, более годные для езды верхом, и надел широкополую шляпу, чтобы защитить глаза от солнца. В таком облачении он был вылитый Черный Дрозд моей отлетевшей юности. У меня аж сердце заныло.

Когда пустились в путь, Лемерль объяснил, что сегодня базарный день. Дескать, нужно закупить провизию и выполнить еще несколько поручений. При упоминании о рынке у Антуаны загорелись глаза, я же упорно смотрела под ноги. Интересно, какую услугу Антуана оказала или еще окажет Лемерлю в обмен на эту вылазку? Или он впрямь выбрал ее случайно? Небось его просто забавляло, как потеет толстуха, семеня за конем по пыльной дороге. Впрочем, какая мне разница? Главное, я скоро увижу Флер.

К Барбатре мы пробирались куда медленнее, чем желало мое бедное сердце, но Антуана явно страдала от жары. Я-то привыкла к долгим переходам и ничуть не устала, даром что несла большую корзину с картошкой для продажи. Когда добрались до Барбатре, солнце было уже в зените, а в гавани и на рыночной площади полно народу. Торговцы съезжаются в город со всего острова, даже с материка, коли гать открыта, а сегодня отлив, значит, она открыта.

На главной улице Лемерль привязал коня у поилки, вручил Антуане корзину и отправил ее по делам, а меня повел на людную площадь.

Торговля была в самом разгаре. Пахло жареным мясом, пирожками, сеном, рыбой и, особенно резко, свежим навозом. Дорогу наполовину загородила телега, с которой выгружали клети с цыплятами. Рыбаки привезли корзины с омарами и рыбой. Несколько женщин очищали сети от водорослей, латали дыры. Дети облепили церковную стену и глазели на прохожих. В горячем зловонном воздухе роились мухи. Шум стоял невероятный. За пять лет затворничества я отвыкла от толчеи, воплей и запахов. Сколько вокруг зазывал, торговцев, крикунов, сплетников и спорщиков! Одноногий крестьянин, торгующий помидорами, луком и блестящими баклажанами, подмигнул мне и пробормотал что-то непристойное. В очереди к мясному лотку с прилавком, багрово-черным от мух и запекшейся крови, все дружно зажимали носы. На драном одеяле восседал безногий однорукий попрошайка, напротив него заливался дудочник, а маленькая оборванка торговала мешочками с ароматной солью из сумы, привязанной к бурой козе. Старухи уселись кругом и ловко-ловко плели кружево. Их седые головы едва не соприкасались, сморщенные пальцы так и мелькали. Из них бы вышли чудесные карманницы! В плотной толпе я скоро перестала ориентироваться и остановилась неподалеку от продавца печатных листков с изображением казни Франсуа Равальяка, убийцы короля Генриха. Мимо меня протиснулась угрюмая толстуха с пирожками на подносе. Один пирожок упал, брызнула ярко-красная фруктовая начинка. Толстуха взвизгнула от досады и двинулась на меня. Я поспешила прочь, чувствуя, как горят щеки.

Тут я увидела Флер. Как я раньше ее не заметила, до нее ведь футов десять, не больше. Дочка смотрела куда-то в сторону. Она была в огромном переднике, кудряшки спрятаны под грязный чепец. Руки до самых локтей в рыбных потрохах, на лице по-детски откровенное омерзение. Рыбацкая телега — вот рядом с чем она стояла. Безумно хотелось окликнуть Флер, подбежать и обнять крепко-крепко, но осторожность говорила: нельзя. Вместо этого я взглянула на Лемерля, который появился откуда ни возьмись и пристально за мной наблюдал.

— Что тут происходит? — спросила я.

— Ты же хотела видеть дочь, — ответил он, пожав плечами.

Флер караулила неопрятного вида женщина. Она тоже повязала себе передник, а еще надела нарукавники, чтобы не испачкаться своим вонючим товаром. На моих глазах покупательница выбрала рыбину, которую неряха-торговка тотчас протянула Флер — выпотроши, мол. Доченька сморщилась, вспарывая рыбий живот, но с непривычным заданием справилась на диво ловко. На левой руке Флер я заметила повязку, уже блестевшую от жира и слизи. Значит, ловкость появилась не вдруг.

— Господи, ей же всего пять! По какому праву ее заставляют выполнять такую работу?!

— Будь справедлива, Жюльетта, — покачал головой Лемерль. — Кто станет кормить девчонку даром? У рыбака большая семья, лишний рот для него обуза.

У рыбака… Значит, Антуана говорила правду. Я присмотрелась к неопрятной торговке. Мы когда-нибудь с ней встречались? По-моему, она с Нуармутье: на вид рыбачка рыбачкой. Впрочем, может быть хоть из Порника, хоть из Фромантена, или даже из Ле-Девэна, или с одного из мелких островов.