Таким образом, в отношениях сообщества и города мы обнаруживаем ровно ту же парадоксальную конструкцию, что и в связке «сообщество – общество».

1. И то и другое конституируется наличием территории, людей и особым принципом их ассоциации.

2. Сообщество входит в город, но сохраняет в нем свою специфическую логику, оставаясь некоторым анклавом негородского, которое делает городское возможным.

3. Город не может быть ни определен, ни помыслен в отсутствии своей противоположности (которая по совместительству является его частью).

Мы получили концептуализацию, по своей парадоксальной форме напоминающую бутылку Клейна. Получается, сообщества – это такие негородские основания города (что-то вроде «нелогического ядра логически выстроенной теории» у Поппера). Но это, в свою очередь, означает, что городское не имеет оснований в самом себе20. Мы не можем мыслить город как относительно замкнутое множество феноменов, которые получают свое объяснение друг через друга: социальное можно объяснить социальным, городское городским – нельзя. Чем сильнее парадоксальная интуиция сообщества в определении города, тем меньше у урбанистики шансов стать «урбанологией».

Чтобы прояснить этот тезис, вернемся к эпистемологическому анализу и воспользуемся моделью, предложенной П. Вайсом и Дж. Нидлменом.

Как мы уже отмечали в первой главе, в структуре каждого дисциплинарного языка описания можно выделить твердое аксиоматическое ядро – множество реалий, существование которых полагается несомненным. Для психолога, к примеру, это психические процессы, для социолога – социальные отношения, для биолога – эволюция, для экономиста (до недавнего времени) – рациональность и т. д. Аксиоматика – скальный грунт дисциплины, ее «региональная онтология» [Bhaskar 1978; Bhaskar 1989]. Пол Вайс предлагает называть множество таких твердых, ни к чему не сводимых сущностей, принимаемых в данном языке за несомненную данность, «первичными реальностями» (primary realities) [Weiss 1958]. Его мысль развивает Дж. Нидлмен:

Аксиоматические данности редко становятся предметом обсуждения. Споры ведутся по поводу элементов другого множества – предметного поля. Так, в XIX веке географы объясняли феномен самоубийства типом расселения людей на земной поверхности, биологи – врожденной предрасположенностью, психологи – психическими склонностями индивидов, социологи – степенью солидарности в разных сообществах. Объяснение – это установление связи между элементом предметного поля и элементом ядра. Чем прочнее связь, тем сильнее объяснение. Сильное объяснение стремится к идеалу эксклюзивности: оно должно исключать все другие возможные объяснения. Э. Дюркгейм, к примеру, показал, что самоубийство куда лучше объясняется социальными факторами, чем географическими, психологическими или «космическими»; поэтому самоубийство стало мыслиться как социальный факт и получило прописку в предметном поле нашей науки [Дюркгейм 1994].

То, как именно связываются элементы предметного поля с элементами аксиоматического ядра, собственно, и составляет стержень объяснительной модели. Это центральный элемент когнитивного стиля любого теоретического языка описания.

Схема 9. Предметное поле и аксиоматическое ядро

Обозначим вслед за Джекобом Нидлменом отношение круга наблюдаемых феноменов и круга объясняющих их первичных реальностей как отношение двух множеств – Z и X. Ключевой характеристикой той или иной объяснительной модели является соотношение большого и малого кругов. Разрастание большого круга (множества объясняемых феноменов Z) при сохранении замкнутого, очерченного и небольшого малого круга ведет к неоправданной редукции. Разрастание малого круга до размеров большого ведет к тому, что Нидлмен называет «негодным братом» феноменологии – к феноменографии. Именно поэтому систематическое объяснение, полагает Нидлмен,

В малом круге (X) также содержатся правила трансформации, перевода феноменов, номинированных в качестве требующих объяснения, на язык конечного словаря данной исследовательской программы. Именно поэтому всякое объяснение есть редукция – приведение множества феноменов Z большого круга к множеству объясняющих переменных X малого круга.

Феномены городской жизни никогда не были для социологов первичными реальностями. Это сущности Z – загадочные, непрозрачные, требующие перевода на наш язык и объяснения в перспективе нашей региональной онтологии. К примеру, феномен городской сегрегации может получить исчерпывающее объяснение благодаря таким несомненным – для Бурдьё – онтологическим константам, как «капиталы», «агенты», «отношения» и «диспозиции». Тот же феномен в языке Гидденса (как мы видели в первой главе) будет объяснен через «практики» и их кумулятивные «эффекты». Но первичная интуиция, сформировавшаяся задолго до постройки Бурдьёполиса и Гидденсграда, – это именно интуиция сообщества, одного из самых твердых элементов аксиоматического ядра социологии. Как бы ни различались, скажем, Gemeinschaft Тённиса и urban community Парка, их связывает аксиоматическое полагание этого концепта в качестве первичной реальности.