– Желудок? – посмотрел на меня Влад.

– Ну да, – я пожал плечами. – А что ты хотел? У них нет сердца. Нынче любят органом потребления. Желудком. А сердце – символ того, что в руки не взять, на пальчик не надеть и не сожрать, как банку черной икры.

– У моей будет сердце, – заверил меня Влад и после короткой паузы добавил. – У тебя ведь тоже нет девушки, хотя ты и при деньгах. Что-то здесь не сходится.

– У меня это другое дело!

Влад удивленно вскинул на меня глаза:

– Ты все не можешь забыть ту девочку на «мазде»?

Я ничего не ответил и повернулся к реке. На темной воде, накрытой мелкой сеткой дождя, колыхались, дрожали огни фонарей. Все эти годы я искал Ее, но не смог найти. И теперь во мне не было ни малейшей надежды на то, что встречу ее. И забыть ее я тоже не мог. Это было странно и, видимо, глупо. Тем более на фоне Москвы, Но это было так.

– Знаешь, я согласен! – неожиданно сказал Влад. – Думаю, Жора тоже не откажется.

– Что ж, тогда завтра мне нужно будет представить вас Железо.

– Что ж, договорились!

Я припарковал «ягуар» на скошенной линии, обозначающей конец парковки. Ставить здесь машину не разрешалось, но мне было плевать. Я, юрист, хорошо знающий законы, оперирующий ими и при нужде взывающий к ним, имел внутреннюю тягу к их нарушению. Сказывалось длительное общение с Сашей Железновым. Видимо, анархизм заразителен – не на уровне идеи, а на уровне животной потребности, внутреннего бунта. Полагаю, любой не прочь хорошенько «дать этому миру в морду», но не каждый способен. Разве что вот такую мелкую выходку, которую, походя, только что сделал я.

Я распахнул двери офиса и в сопровождении охранника прошел в кабинет. Рачковский был самоуверен, снисходителен, источал светский лоск и манеры. Даже его упитанность неким странным образом была не лишней, а наоборот, дополняла образ преуспевающего человека.

– Ну, юноша, вы пришли обточить об меня свои молодые зубки? – произнес он, приглашая меня сесть.

– Что-то вроде того, – ответил я.

Рачковский был опытным юристом, прошел огонь и воду. Он подавлял своей личностью. Но я, за эти годы побывав вместе с Железо во многих переделках, повзрослел, заматерел и был тоже не подарок. Мне удалось получить все, что когда-то на заправке пообещал Железо, прежде чем я запрыгнул к нему в джип. И еще много того, чего он не успел пообещать. Кроме того, из меня вынули пулю, я месяц проходил на костылях – сломал ногу, когда прыгнул с моста в мелкую речушку под Москвой. Но остался жив. А водителя и одного из людей Железо, попытавшихся отбежать от машины, взрывная волна вместе с перилами снесла с моста. Мне пропороли бок заточенным арматурным прутом и если бы я не успел увернуться, то проткнули бы насквозь. Я не считаю пары ребер, по одной с каждой стороны, что не выдержали и сломались под напором кулака Луиса Доминиканца, к которому меня приставил на обучение Железо. Но, опять же, если бы не тренировки Доминиканца, мне бы пропороли не бок, а желудок. Доминиканец был еще тот фрукт. Ходили слухи, что он состоял телохранителем у Фиделя Кастро. Доминиканец не учил танцам – он учил убивать и калечить. Брал за это тысячу долларов в месяц. Похоже, не зря. Так что меня трудно было придавить чьим-то авторитетом или смутить многоопытным проницательным взглядом. Кроме того, я учился разговаривать с людьми у Железо. А тот всегда мог найти пару неожиданных аргументов в свою пользу. А еще мы хорошо подготовились. Я, Влад и Жора.

Так что Рачковский видел перед собой лишь надводную часть айсберга, а именно самоуверенного выскочку – сопляка, которого он прихлопнет как муху. За Рачковским стояли бизнесмены, за мной Железо. Когда-то такие конфликты решали другим путем. Пулеметом. Но Железо, в том что не касалось личного, давно придерживался буквы закона. Зато в личном он по-прежнему был на высоте. Он все так же регулярно плевал в лицо этому миру и даже чистил ему морду. И в этом ум Железо был как изощрен, так и равно парадоксален: как-то мы пошли в кинотеатр с котелком картошки в мундирах – только что с плиты, селедкой, завернутой в газету, и несколькими головками лука. Когда погас свет и вокруг начали пожирать попкорн и другие суррогаты, запивая их колой, мы принялись за свои припасы. Чистили картошку, резали селедку, хрустели луком. Кроме того, мы громко переговаривались, комментируя свои ощущения. А еще бросались огрызками селедки и картошкой в тех, кто особенно усердно поедал попкорн. Все кончилось скандалом. Вызвали полицию. Когда включили свет, Железо картинно, как Ленин, протянул вперед руку и с высоты двадцатого ряда громко произнес речь:

– Сержант, посмотри на этих скотов. Они что, не могут пойти в столовую и там жрать?! Кинотеатр – это место приобщения к искусству, а не к корыту с американскими помоями.

Мы встретились глазами с Рачковским. Они у него были мудрыми и чуть снисходительными и напоминали мне глаза одного пыльного хрена, главного редактора журнала, куда мы с Железо как-то заезжали. Тот тоже смотрел на нас так, словно сумел заглянуть за предел и увидеть Нечто. Только в отличие от Рачковского, дела которого процветали, журнал горел синим пламенем и должен был вылететь в трубу.

Мне было известно, что Рачковский наводил сведения обо мне. Ему скормили то, что и полагалось для посторонних, то есть немногое: армия, институт, бумажная работа у Железо. Вряд ли он мог знать даже то, что я работал на заправке. Его же биографию Железо изложил мне довольно подробно: был адвокатом, сидел при Советах. После освобождения работал на мясокомбинате помощником убойщика скота, потом там же юристом. В перестройку организовал кооператив при комбинате, участвовал в приватизации предприятия. Но ничего с этого не получил. Затем помогал приватизировать ряд других предприятий, параллельно ловко провел ряд дел.

Я открыл папку с бумагами. Когда я учился, меня очень интересовала адвокатура. Живые люди, которых надо было защищать, речи, борьба аргументов и прочее. Здесь же сплошь бумаги. Но дело требовало, чтобы я стал крючкотвором. К тому же Виктор намекнул, что мне не хватает гибкости и что я кое в чем схож с Железо. И в какой-то момент может случиться так, что, вместо того, чтобы защищать клиента, я, как минимум, испорчу ему физиономию, а как максимум, обеспечу увесистый срок.

– Ну-ну! – оживился Рачковский, поглаживая рукой небольшую бородку. – Что вы мне принесли?

– Компромат.

Я вышел от Рачковского через десять минут, оставив его очень озадаченным. Но до победы было далеко. Я знал, что Рачковский что-нибудь предпримет. Мы даже догадывались – что и были к этому готовы.

Медленно двигаясь в потоке машин по Профсоюзной – час пик был в разгаре, – я увидел «свою» заправку. Иногда, проезжая мимо, я сворачивал к ней, останавливался и молча смотрел, как подъезжают и отъезжают машины. Зачем я это делал и что хотел увидеть, было неясно даже мне самому. За эти годы на моем месте сменилось три человека, и ни один из них не видел «Мазды-Кабуры». И сейчас я опять сделал этот бессмысленный ритуал – свернул с проспекта и медленно вкатил на бензоколонку.