После дележки добычи Ана показала Дельфине браслет из чистого золота, словно с дочери самого Герцога сорванный. Они вместе восхитились и испугались — надо было много раз рискнуть головой, чтобы заслужить право на такое сокровище. Лучше, отметила Дельфина, чем серебряный браслет из их первого рейда, от Теора. Не хуже всех тех браслетов, гребней, колец, обручей, поясов и тканей, которыми Теор мог бы осыпать любимую. Об этом думал Наэв, когда не жалел себя в рейде.

— Он сказал, — зашептала Ана, — что никогда больше не отпустит меня в Море. В шутку, конечно. Сказал, к следующей весне я обязательно рожу ему ребенка, — и закончатся для меня походы. Я ответила: если все мои ночи будут, как нынешняя, — я рожу тебе тройню.

Наэв говорил, смеясь, и Ана передавала его слова, сладко хихикая. У Дельфины на душе скребли кошки.

Получила и Дельфина подарок — от Нана, чей “Великан” вернулся последним, очень задержавшись и напугав женщину. Нан пришел к ней, увидел ее округлившуюся фигуру и опустил глаза, чтобы не выдать радость. Обычаи запрещали ему говорить вслух, что он имеет отношение к ребенку морского бога.

Зимой, когда пришло время, Дельфина ощутила себя праматерью богов Марой, из тело которой сотворили мир. Было ли больно великой Маре? Дельфина запомнила не мучение, а таинство. Не сравнить с Обрядами, не сравнить с любой иной болью, потому и болью она отказывалась называть это чувство иного мира — стать первоматерией, дающей жизнь. Выбрав ночь самого сильно шторма, Дэльфа родилась неприлично быстро и легко для первенца.

Ракушки

Дельфине запомнился день, когда в последний раз они четверо были вместе и дружба еще не стала враждой. Жене Наэв приказать не мог, но рано или поздно должен был обрушить на соперника тяжесть своих сомнений. Тогда они были возле Пещеры, выбрались из нее перед самым приливом, набрав полные корзины моллюсков.

Берег Пещер. Море. Костер, на котором поджариваются ракушки. В огонь отправились плотно сжатые раковины с живыми и здоровыми обитателями. Дельфина знает, что именно они самые вкусные, но ей слишком ясно дано представить моллюска, сжавшегося в своем горящем доме. Мурашки по коже. Особенно рядом с Пещерой, которая была родиной для моллюсков, а людям могла стать могилой.

Ана без верхней туники. Выбралась мокрее мокрого, на миг сняла и выжала платок, заново переплела волосы. Все это — не спрятавшись за валун, как поступила бы любая женщина на ее месте. И Теор глаз не отвел. Протягивает Ане только что раскрывшееся лакомство, Наэв неподвижно наблюдает за каждым его движением. Хочет и не может отвести глаза, словно это он отвергнутый влюбленный. Дельфина толкает ее под бок, шипит:

— Перестань вести себя, будто он вправду тебе брат!

— А разве нет? — усмехается красавица. Что-то горькое и отчаянное в ее усмешке.

Предупреждать ее бесполезно — Дельфина давно поняла. Островитянки свободны, разве не так? Все привыкли, что женщины, чужие жены, проводят месяцы с мужчинами на кораблях, называют их братьями. Мужчины видят их простоволосыми, они же мужчин — обнаженными по пояс в самую жару. На борту не спрячешься, переодеваясь или справляя нужду, о таких мелочах не беспокоились. Разумеется, и раны перевязывали без смущения. Но это в Море, а не в деревне. Ана всякий раз заходила на шаг дальше дозволенного.

Дельфина сделала последнюю попытку отвлечь бурю, заговорила о Пещере.

— Внутри кричат камни, — сказала она. — Она кричит, Пещера.

Ее слова с трудом пробились сквозь паутину, окутавшую троих. Теор пожал плечами.

— Кому там кричать, кроме эха? — и усмехнулся пренебрежительно. — Только утопленникам.

Даже эхо в Пещере не безопасно — иногда случаются обвалы. Дельфина уверенно закачала головой:

— Я слышала. Пещера соскучилась, она хочет жертву.

На их памяти в Пещере никто не тонул, все умели перехитрить ее коварство. Слова Жрицы должны бы прозвучать жутковато, но страшно одной Дельфине. Потому что, буря, которую она надеялась удержать, набирает силу. Теор всегда раззадоривало то, что навевает страх:

— А что, сестренка. Пещеру из конца в конец исплавали еще наши прадеды, но только при отливе. Почему до сих пор никто не проплыл через нее при высокой воде?

Дельфина и Ана знали, что он скажет дальше, а потому испуганным хором ответили:

— Это невозможно!

— Ну, так я это сделаю!

Он не оглянулся на Наэва, но в воздухе повисло молчаливое: “А ты, братец, можешь?”. Теору хотелось идти вдвоем, и не ради уверенности — этого ему хватало. Совершать невозможное надо обязательно у кого-то на глазах. Промелькнуло ли у него в голове: Пещера легко может сделать Ану вдовой? Нет, Дельфина никогда бы не поверила в злой умысел своего близнеца. Скорее Теор представил себя, как в последний момент вытащит захлебывающегося брата. На глазах у Аны. Ради нее.

Наэв мгновение обдумывал, как согласится на безумный вызов, пойдет в Пещеру. Но вслух сказал другое.

— Вот скала, — указал он вверх, на Птичий обрыв. — Если хочешь умереть, как дурак, достаточно забраться и спрыгнуть вниз.

— Не пойдешь со мной?

— Я не сумасшедший.

Теор не произнес насмешки насчет трусости. Поднялся:

— Как знаешь. Расскажу тебе после, какова на вид старушка Мара.

Конечно, трое остальных вскочили и не дали ему сделать и шага. Дельфина кивнула на принесенную с собой веревку:

— Привяжу вон к тому дереву, и не отпущу, пока не выбросишь дурь из головы.

Силой Теора они едва ли одели бы даже втроем, но он, смеясь, отступил:

— Вот видишь, сестренка, тебя боюсь больше, чем Мару.

Прежде, чем уйти, Дельфина задержалась немного, обернулась к Пещере. И закляла ее ради великого Алтимара, и светлой Дэи, и всесильной Мары:

— Если ты, каменная нора, ждешь новую жертву, то вот тебе мое слово: возьми только того, кто заслужил такую смерть.

Вода подземного озера всколыхнулась и затихла. Пещера видела прадедов Дельфины — увидит и ее правнуков. Она могла долго ждать. Если б Дельфина так же могла заклясть нарождающуюся вражду!

Прежде, чем уйти, Наэв прижал Теора к скале и, наконец, открыто приказал держаться от Аны подальше:

— Иди тони в своей Пещере! Мару тебе обнимать! Ана моя жена, моя! Меня выбрала! Меня, будь ты хоть сам Господин Морской!

Теор даже не попытался освободиться. Им давно не доводилось мериться силой, но оба хорошо помнили: это Наэв в детстве каждый раз оказывался на земле.

— Твой трофей, — ответил Теор. — Твоя единственная кость, над которой ты рычишь, как голодная собака.