жизни находился в опале. В Сибирь был сослан родной брат Раевского В. Л. Давыдов.

Следующим ударом для престарелого ветерана наполеоновских войн стала судьба третьей из его четырёх дочерей — Мария Волконская уехала в Сибирь, чтобы хоть в какой-то степени облегчить участь мужа. Там узнала о смерти сына, оставленного на попечение родителей. По просьбе убитого горем деда Пушкин написал эпитафию на смерть ребёнка:

В сиянье, в радостном покое,

У трона вечного творца,

С улыбкой он глядит в изгнание земное,

Благословляет мать и молит за отца (3, 91).

Сам Николай Николаевич прожил пятьдесят восемь лет. Умирая, он сказал, глядя на портрет Марии: «Это самая удивительная женщина, которую я знал».

Увлечения

У Раевского было четыре дочери и два сына. Пушкин говорил о них: «Все его дочери — прелесть». Но предпочтение отдавал старшей — Екатерине. Конечно, она была красива, что и отразил поэт в следующих строках:

Взгляни на милую, когда своё чело

Она пред зеркалом цветами окружает,

Играет локоном — и верное стекло

Улыбку, хитрый взор и гордость отражает (2, 25).

К Александру Сергеевичу Екатерина Николаевна относилась с лёгким пренебрежением. Брату Александру писала: «Пушкин больше не корчит из себя жестокого».

Путешествие по Кавказу было предпринято из-за болезни Екатерины. Александра Сергеевича тревожило это обстоятельство, что он и выразил в стихотворении «Увы, зачем она блистает…»:

Увы, зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой…

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей;

Не долго радовать собою

Счастливый круг семьи своей,

Беспечной, милой остротою

Беседы наши оживлять

И тихой, ясною душою

Страдальца душу услаждать.

Спешу в волненье дум тяжёлых,

Сокрыв уныние моё,

Наслушаться речей весёлых

И наглядеться на неё.

Смотрю на все её движенья,

Внимаю каждый звук речей,

И миг единый разлученья

Ужасен для души моей (2, 9).

Это, конечно, поэтические грёзы Пушкина, ибо жениться он не собирался и на интимную близость с Екатериной не рассчитывал: понимал — она не из тех, с кем до сего дня сводил его случай. Блестящую характеристику Е. Раевской дал её отец.

— Мой друг, — говорил он дочери, озабоченный её будущим, — вы никого не полюбите до того, как будете замужем. Это правда, как вам говорили в моём присутствии в Киеве… Не найти, кто бы вас стоил. Это не лесть, моя дорогая дочь, я не слеп насчёт своих детей, поверьте!.. Я не знаю ни одного молодого человека в Петербурге, которого я мог бы желать мужем для вас, я не знаю никого, кто бы был способен оценить вас…

Пушкин был не в Петербурге, а рядом, и вполне оценил достоинства Екатерины Николаевны, но, как видим, в расчёты Раевского не входил. И поэт, при всём его «бесстыдстве бешенства желаний», понимал, что он не любим.

Нет, я не знал любви взаимной:

Любил один, страдал один (4, 123).

В это время он работал над поэмой «Бахчисарайский фонтан». Сюжет её был навеян рассказами, услышанными в семье Раевских, и в авторском отступлении поэмы Пушкин выразил чувства, которые всё ещё преследовали его:

Все думы сердца к ней летят,

Об ней в изгнании тоскую…

Безумец! полно! перестань,

Не оживляй тоски напрасной,

Мятежным снам любви несчастной

Заплачена тобою дань —

Опомнись; долго ль, узник томный,

Тебе оковы лобызать.

И в свете лирою нескромной.

Свое безумство разглашать? (4, 194)

В отношении оков ситуация разрешилась в мае 1821 года, когда Александр Сергеевич узнал о том, что Екатерина Николаевна выходит замуж за генерала М. Ф. Орлова. Эта новость, конечно, не обрадовала пылкого поклонника «гордой девы», и он писал А. И. Тургеневу: «Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя. Орлов женился; вы спросите, каким образом? Не понимаю. Разве он ошибся плешью…» (10, 28)

В этой короткой информации чувствуется раздражение человека, задетого «выходкой» хорошего знакомого и чуть ли не приятеля поэта. Тургенев понял это и в письме П. А. Вяземскому, упомянув Раевскую, добавил: «по которой вздыхал поэт Пушкин».

Весьма переменчивый в своих чувствах, поэт ещё долго не мог расстаться с воспоминаниями о той, которая несколько неожиданно для него стала Орловой. Проникновенные строки, обращённые к ней, он поместил чуть ли не на первых страницах своего романа в стихах:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к её ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей! (5, 24)

Это уже 1823 год, а вот и декабрь 1826-го:

Скучно, грустно… Завтра, Нина,

Завтра к милой возвратясь,

Я забудусь у камина,

Загляжусь не наглядясь.

Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит (2, 344).

Много воды утекло за пять лет, и в тряской и нудной дороге поэт вдруг вспомнил Её — одно из своих сильнейших увлечений начального периода южной ссылки. Но и это ещё не был конец счастливым и мучительным воспоминаниям. Вернёмся опять к роману «Евгений Онегин» (глава VII, черновая рукопись):

Смотрите: в залу Нина входит,

Остановилась у дверей

И взгляд рассеянный обводит

Кругом внимательных гостей;

В волненье перси, плечи блещут,

Горит в алмазах голова,

Вкруг стана вьются и трепещут

Прозрачной сетью кружева,

И шёлк узорной паутиной

Сквозит на розовых ногах;

И все в восторге, в небесах

Пред сей волшебною картиной… (5, 556)

Вот именно волшебная. Перед нами уже не реальная Екатерина Раевская, а нечто эфирное, вдруг возникшее в воображении поэта в дни его прощания с молодостью, в канун брака с Натальей Гончаровой,