Младенец избранный, ты гордо полетел,

Отечество тебя ласкало с умиленьем,

Как жертву милую, как верный свет надежд (4, 106).

В мае 1814 года Николай был пожалован в подпоручики, а в апреле 1819-го — в ротмистры лейб-гвардии Гусарского полка. Вскоре после получения первого офицерского звания состоялось его знакомство с Пушкиным. Молодых людей прочно соединили сердечная тяга друг к другу и общность литературных интересов; последние были сильно развиты в семье Раевских.

Первое упоминание поэтом имени друга мы находим в шутливой «Записке к Жуковскому» (1819):

Раевский, молоденец прежний.

А там уже отважный сын,

И Пушкин, школьник неприлежный

Парнасских девственниц-богинь

К тебе, Жуковский, заезжали… (1, 375)

В тяжёлое для Пушкина время, предшествовавшее ссылке на юг, когда многие не только отвернулись от него, но и стали распространителями злобной клеветы, искреннее участие Раевского смиряло тревожное настроение поэта, приносило ему душевный покой:

Когда я погибал, безвинный, безотрадный,

И шёпот клеветы внимал со всех сторон,

Когда кинжал измены хладный,

Когда любви тяжёлый сон

Меня терзали и мертвили,

Я близ тебя ещё спокойство находил;

Я сердцем отдыхал… (4, 105)

Более того, в этот период Раевский оградил друга от каких-то серьёзных угроз, о чём Александр Сергеевич глухо упоминал в письме к брату из Кишинёва: «Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные».

Николай Николаевич помог Пушкину и в ссылке: в Екатеринославе он нашёл заболевшего поэта и предложил ему путешествие на Кавказские Минеральные Воды. От Таганрога и Ростова им открылись земли донских казаков, овеянные легендами и песнями о Степане Разине. В этих местах начиналось крестьянское восстание, руководимое им. Друзья с увлечением слушали предания и песни о Разине, собирали исторические известия о народном герое. Раевский мечтал написать историю донских казаков. Позднее он собирал всё, что было написано о Разине, но осуществить своё желание не успел.

Пушкин был глубоко благодарен Раевскому за то, что он вывез его из Екатеринослава и одарил новыми яркими впечатлениями, которые соединились в его стихах с воспоминаниями о друге:

Забуду ли его кремнистые вершины,

Гремучие ключи, увядшие равнины,

Пустыни знойные, края, где ты со мной

Делил души младые впечатленья… (4, 105)

Николай Николаевич страстно любил литературу и отличался редкой начитанностью. Вальтера Скотта и Байрона он читал в то время, когда их почти не знали в России.

На обратном пути с Кавказа семья Раевских остановилась в Гурзуфе, где провела три недели. Там с помощью друга Пушкин изучал английский язык и читал в подлиннике Байрона, от которого, по его словам, «с ума сходил». В Гурзуфе у Александра Сергеевича сложилось представление о поэзии Байрона как о «мрачной, богатырской, сильной». Увлечение Байроном было настолько захватывающим, что при работе над романом «Евгений Онегин» не обошлось без того, чтобы поэт не упомянул о нём в каждой из девяти глав романа.

В библиотеке Ришелье (хозяина дома, в котором жили Раевские) Николай нашёл томик А. Шенье и обратил на него внимание Пушкина. Собранные в нём стихи послужили позднее основой для создания Александром Сергеевичем элегии «Андрей Шенье», которую он посвятил другу и внимать которой были призваны погубленный поэт (пал жертвой террора во время Французской революции) и Раевский:

Певцу любви, дубрав и мира

Несу надгробные цветы.

Звучит незнаемая лира.

Пою. Мне внемлют он и ты (2, 258).

Из Гурзуфа Раевские (отец и сын) совершили поездку по побережью Крыма. Пушкин с восторгом вспоминал о ней:

О возраст ранний и живой,

Как быстро лёгкой чередой

Тогда сменялись впечатленья:

Восторги — тихою тоской,

Печаль — порывом упоенья! (4, 513).

В Бахчисарае путешественники осмотрели дворец ханов и знаменитый «фонтан слёз». Там Александр Сергеевич впервые услышал легенду о нём. Раевский хотел, чтобы Пушкин написал поэму на основе сюжета легенды; и уже весной следующего года на бумагу легли первые строки «Бахчисарайского фонтана», посвящённого Николаю Николаевичу:

Исполню я твоё желанье,

Начну обещанный рассказ.

Давно, когда мне в первый раз

Поведали сиё преданье,

Мне стало грустно; пылкий ум

Был омрачён невольной думой… (4, 513)

Из Бахчисарая друзья доехали до Симферополя и там расстались. Надолго. Встречи и беседы сменились письмами, от которых, к сожалению, сохранилась лишь малая часть. Так, после ссылки Александра Сергеевича в Михайловское Раевский просил его: «Пишите ко мне по-прежнему, побольше и почаще. Не бойтесь поставить меня в неловкое положение: моя дружба с вами завязалась гораздо раньше несчастной вашей истории; она независима от того, что случилось и что вызвано заблуждениями нашей ранней молодости. Мне очень хочется вас увидеть, и, если ваше положение не переменится, я обещаю приехать к вам раньше года; а если с вами последует перемена, то дайте мне слово навестить меня тоже раньше года».

В письме Раевскому от 19 июля 1825 года Пушкин спрашивал: «Где вы? Из газет я узнал, что вы переменили полк. Желаю, чтоб это развлекло вас.

О себе могу сказать следующее. Покамест я живу в полном одиночестве: единственная соседка, у которой я бывал, уехала в Ригу, и у меня буквально нет другого общества, кроме старушки-няни и моей трагедии; последняя подвигается, и я доволен этим».

И далее Александр Сергеевич поделился с другом своими раздумьями о сущности трагедии как литературного жанра, а закончил довольно длинное письмо следующим пассажем: «Вы спросите меня: а ваша трагедия — трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее лёгкий род, но попытался соединить и то и другое. Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения: когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену — такой способ работы для меня совершенно нов. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».

В начале 1826 года Раевский был арестован по делу декабристов, но вскоре его освободили с «очистительным аттестатом». В «Алфавите членов бывших злоумышленных тайных обществ» осталась следующая запись: «Пестель, спрошенный противу сего, отвечал отрицательно, объяснив, что он говорил не о сих Раевских, а о майоре Раевском, принадлежавшем к „Союзу благоденствия“. Показания прочих членов также подтвердили неприкосновенность сих