Зажигалка снова нагрелась. Я задул пламя.

— Мы немедленно выносим тело, — сказал я и вышел из хижины на разведку.

Небо было похоже на темно-синий гобелен, спокойное, безмятежное. Желтая африканская луна повисла среди облачных узоров, казалось, она хочет быть еще красивее, чем есть на самом деле. Белесые вершины гор добавляли ночи прелести. Откуда-то донеслось львиное рычание, глухое, как из погреба. Я прокрался мимо молчащих домов и через сотню ярдов вышел к ложбине. «Отлично, — подумал я, — сброшу покойника сюда, и пусть меня винят в его смерти». На дальнем краю оврага горел пастуший костер. Под ногами шмыгали крысы и другие твари, питающиеся падалью, но хоронить незнакомца я не собирался. Не мое дело, что произойдет с ним в этой балке.

Лунный свет угрожал моему предприятию, но еще большую опасность представляли собаки. Одна дворняга обнюхала меня, когда я возвращался в хижину. Я замер как вкопанный, и она убежала. Собаки по-особому ведут себя с мертвыми. Это явление еще подлежит изучению. Дарвин доказал, что собаки способны думать. Мысль об этом пришла ему в голову, когда ученый увидел, как его пес следит глазами за зонтом, который полетел по ветру над лужайкой. Однако африканские овчарки скорее напоминают гиен. Английскую собаку, особенно домашнюю, всегда можно успокоить, но что мне делать, если сбегутся эти полудикие псы, когда мы понесем труп в ложбину? Я вспомнил, как доктор Гренфелл дрейфовал на льдине с упряжкой собак. Он был вынужден забить несколько и завернуться в их шкуры. Потом из их замерзших лап соорудил мачту. Впрочем, приключения этого храбреца не имели отношения к той ситуации, в какую попал я. А вдруг у мертвеца был верный четвероногий друг, который найдет теперь своего хозяина бездыханным?

Не исключено, что варири установили за нами слежку. Если нас поместили в ту хижину, где был труп, не случайно, то все племя сейчас подсматривает за нами, умирая со смеху. Ромилей не переставая вздыхал и постанывал, а я кипел от возмущения.

Я сел у входа, ожидая, когда луна скроется за облаками.

Потом встал — не потому, что было пора, а потому, что не мог больше ждать, — и, чтобы не запачкаться, привязал на грудь одеяла. Я решил нести мертвеца на спине, поскольку рассчитывать на помощь слабосильного Ромилея было нечего. Отвалив труп от стены, схватил мертвеца за запястья и одним рывком взвалил на плечи. Я опасался, что болтающиеся руки сдавят мне горло, я задохнусь, и изо всех сил старался сдержать подступающие к глазам слезы злости и отвращения.

А этот мертвец, которого я тащу на своем горбу, случаем, не Лазарь? Я верю в воскрешение мертвых. Верю, что некоторые люди могут пробудиться к новой жизни. Вдвойне, втройне уверен сейчас, когда бреду с тяжелой ношей на спине и слезы застилают мне глаза.

Нет, этот человек не был Лазарем. Мои руки чувствовали холод его кожи. Его подбородок уткнулся мне в плечо. Я стиснул зубы, сдерживая горечь, поднимавшуюся из глубин моего организма. Я опасался, что сейчас со всех сторон повыскакивают варири и заорут: «Он мертвых ворует, вурдалак! Верни нам нашего покойника!» Потом следует удар по голове, и вот уже на окровавленном жертвеннике заканчивает жизнь Хендерсон со всеми своими надеждами и разочарованиями.

— Что за бестолочь мне попалась! — выкрикнул я вполголоса. — Ромилей, придержи его за ноги. Помогай…

Ромилей подчинился и сразу сделался другим человеком. В голове у меня шумело. Я вышел на тропу, ведущую к ложбине, и в этот момент проснулся и заговорил мой внутренний голос: «Ты так любишь смерть? Вот она, получай!»

«Не люблю, — огрызнулся я. — Кто это придумал?»

Неподалеку зарычала собака. Я поклялся себе, что брошу труп и собственными руками растерзаю ее на куски, если вздумает залаять. Пес выскочил из темноты. Ощетинившийся, оскаливший зубы. Я угрожающе зашипел, он заскулил и дал стрекача. Скулил так громко и протяжно, что мог разбудить людей. Но слава Богу, никто не проснулся. Мирно чернели входы хижин, похожих на стога сена, на самом деле дома имели весьма сложную конструкцию. Луна изливала желтоватые потоки, свет был неверным.

Ноша гнула меня к земле, и оттого странным образом скашивались вершины гор. Овраг был уже недалеко, когда я почувствовал, что ноги увязают в мягком грунте, а в неплотно зашнурованные башмаки — такие выдавали британским солдатам в Северной Африке — набивается песок. Начался небольшой спуск. Труп на мне потяжелел, и я сказал Ромилею:

— Возьми на себя побольше груза.

Вместо этого Ромилей толкнул мертвое тело вперед, так что я грохнулся лицом в песок. Боковым зрением я видел, как поплыли и стали растягиваться звезды, и услышал хриплый шепот Ромилея:

— Они идут!

Не теряя ни секунды, я столкнул мертвеца в обрыв и мысленно попросил прошения: «Не обижайся, незнакомец. Мы странно встретились и странно расстаемся, я не причинил тебе никакого вреда. Ступай своим путем, а я пойду своим».

По легкому стуку тела о землю я понял, что мертвец упал на дно оврага плашмя, и, не вставая с колен, повернулся посмотреть, кто идет. В темноте показались факелы: искали то ли нас с Ромилеем, то ли мертвеца. Может, спрыгнуть в ложбину и спрятаться там? Но тогда мы превратимся в беглецов, на которых идет охота. Даже хорошо, что у меня нет сил на прыжок. И устал я до смерти, и нестерпимо ныли десны.

Внезапно из темноты возник тот самый пастух в переднике и с ружьем в руках. Судя по всему, он подошел к нам без враждебных целей, скорее даже уважительно. Он сообщил Ромилею, что человек, который допрашивал меня, снова хочет видеть нас. Ни пастух, ни я ни словом не обмолвились о трупе.

Нас отвели в ту же хижину, где мы уже были. Чиновник сидел на скамье. По обе стороны спали на шкурах две его жены.

Если меня решили обвинить в надругательстве над мертвым, я не против. Я действительно потревожил мирный сон их покойника. У меня было несколько смягчающих обстоятельств, но защищаться я не собирался.

Мне было велено сесть. Прикрыв веки, я ждал, что скажет человек в странном головном уборе и с манжетами из шкуры леопарда.

Он стал задавать неожиданные вопросы: сколько мне лет, каково состояние здоровья, женат ли я и есть ли у меня дети. Ромилей переводил дрожащим голосом, чиновник кивал в знак одобрения. Кажется, пронесло, с облегчением подумал я, самое страшное позади.

Не угодно ли мне написать свое имя? Ясно, он решил сверить его с документами. Я охотно поставил свою подпись, пальцы хорошо слушались. Получайте мой автограф — на добрую память.

— Все в порядке? — поинтересовался я, довольный, что закончил важное дело. И тут последовала удивительная просьба — снять рубашку.

Я оторопел.

— А зачем, собственно?

— Не знаю, — ответил Ромилей.

— Так спроси!

Ромилей спросил, но в ответ мы услышали повторение просьбы.

— Тогда спроси вот что: если я сниму рубашку, он отпустит нас поспать?

Словно поняв и приняв мои условия, чиновник кивнул. Я стянул футболку, явно нуждавшуюся в стирке. Тот, кто нас допрашивал, подошел и принялся внимательно осматривать меня. Даже неловко стало. Что, если мне предложат вступить с кем-нибудь в единоборство, как это сделал Айтело? Вероятно, мы с Ромилеем забрели в ту часть Африки, где борьба — принятый способ знакомства. Нет, непохоже, чтобы кто-нибудь хотел померяться со мной силами.