– Самое главное, что ваше превосходительство не уменьшается внутренне.

Как обычно, в подтверждение своей мысли Монтилья разразился заливистым хохотом. Генерал улыбнулся ему, как старому другу, и переменил тему. Погода улучшилась, беседовать было приятно, но генерал предпочел принять посетителей, сидя в гамаке, и в той же комнате, где спал.

Говорили в основном о ситуации в стране. Боливаристы Картахены отказывались признать новую конституцию и избранных депутатов под предлогом, что студенты-сантандеристы оказали непозволительное давление на конгресс. А лояльные военные, которые по приказу генерала держались в стороне, и сельское духовенство, которое его поддерживало, не имели возможности мобилизовать свои силы. Генерал Франсиско Кармона, командир гарнизона Картахены и преданный его делу человек, был готов поднять восстание и не переставал угрожать, что он это сделает. Генерал попросил Монтилью, чтобы тот отправился к Кармоне и попытался отговорить его. Затем, обращаясь ко всем и ни на кого не глядя, он грубо резюмировал то, что думал о новом правительстве:

– Москера – тупица, Кайседо – приспособленец, и оба с детства запуганы колледжем Святого Бартоломе.

Иными словами, это означало, что президент – дебил, а вице-президент – оппортунист, переходящий из партии в партию в зависимости от того, куда ветер дует. Затем генерал заметил – с горечью, которая всегда появлялась у него в плохие времена, – что не удивится, если каждый из них окажется родным братом архиепископа. И заявил: новая конституция оказалась лучше, чем можно было ожидать, имея в виду исторический момент, когда явная опасность – это не поражение на выборах, а гражданская война, развязыванию которой Сантандер содействует своими письмами из Парижа. Избранный президент призвал в Попайане к порядку и единению, но даже не сказал, принял ли он президентство.

– Он ждет, что Кайседо сделает за него грязную работу, – сказал генерал.

– Москера, должно быть, уже в Санта-Фе, – сказал Монтилья. – Он выехал из Попайана в понедельник.

Генерал не знал этого, но не удивился новости.

– Теперь, когда ему придется действовать, они увидят, что голова у него пуста, словно тыква, – сказал он. – Он не годится даже в швейцары в президентском дворце.

Генерал надолго задумался и сделался печальным.

– Жаль, – сказал он. – Сукре – вот кто был человеком.

– Самый достойный из генералов, – улыбнулся де Франсиско.

Эти слова были известны всем в стране, хотя генерал прилагал усилия, чтобы их широко не распространяли.

– Гениальная фраза Урданеты! – пошутил Монтилья.

Генерал не обратил внимания на то, что его перебили, и приготовился послушать подробности местной политической жизни, больше для развлечения, нежели для серьезного анализа, однако Монтилья снова придал разговору торжественность, которую генерал только что отверг.

– Простите меня, ваше превосходительство, – сказал он, – вы лучше других знаете, какое восхищение я испытываю перед Великим Маршалом, но настоящий человек – не он.

И заключил с театральным пафосом:

– Такой человек – это вы.

Генерал резко оборвал его:

– Меня больше нет.

Затем продолжил разговор, рассказав, как маршал Сукре отказывался стать президентом Колумбии, несмотря на все его уговоры. «Он способен спасти нас от анархии, – сказал он, – но он остался в плену у поющих сирен». Гарсиа дель Рио полагал, что истинные причины отказа – отсутствие у Сукре призвания к власти. Генералу это не казалось непреодолимым препятствием. «На протяжении долгой истории человечества мы видели много примеров, когда призвание является законным детищем необходимости», – сказал он. В любом случае это были запоздалые сожаления, потому что генерал лучше других знал, что самый достойный генерал республики служит сейчас армии менее эфемерной, чем его – Боливара – войска.

– Великую власть над нами имеет любовь, – сказал он и добавил снова с улыбкой: – Так говорил сам Сукре.

Пока генерал предавался воспоминаниям в Турбако, маршал Сукре выехал из Санта-Фе в Кито – разочарованный и одинокий, однако полный здоровья и сил и во всем блеске славы. Накануне он навестил знакомую гадалку в египетском квартале, которая много раз предсказывала ему военные победы, и она увидела на картах, что в это неспокойное время самые счастливые дороги для него – морские. Великому Маршалу Аякучо, – а он был нетерпелив, как молодой любовник, – морской путь показался слишком долгим, и он вопреки советам гадалки отправился навстречу случайностям, подстерегающим его на твердой земле.

– В общем, другого выхода нет, – заключил генерал. – Мы так все запутали, что для нас лучшее правительство то, которое самое худшее.

Он знал своих сторонников в провинциях. Все они были людьми, проявившими себя в освободительных походах как герои, однако в политических играх они были хапугами и мошенниками, спекулирующими на чем угодно, и даже могли пойти на сговор с Монтильей против него. Он не дал гостям передохнуть, пока не сделал их своими сторонниками – так он поступал всегда. Он даже попросил их поддержать правительство, пусть и вопреки собственным интересам. Причины своей просьбы он, как обычно, высказал пророчески: завтра, когда его уже здесь не будет, само правительство, которое теперь просит о помощи, вынуждено будет отправиться к Сантандеру, и этот последний явится в Америку, увенчанный славой, чтобы уничтожить главную мечту генерала – огромное единое отечество, которое он создавал столькими годами войн и жертв, – все разлетится на куски, партии передерутся между собой, его имя будет осквернено оскорблениями, а дело опорочено в памяти поколений. Но все это волновало бы его в тот момент не так сильно, если бы не новая кровь, которой он не сможет помешать пролиться. «Восстания похожи на морские волны, они накатывают одно за другим, – сказал он. – И потому они мне никогда не нравились». Видя удивление присутствующих, он вымолвил:

– Что поделаешь, в эти дни я сожалею даже о тех, которые мы подняли против испанцев.

Генерал Монтилья и его друзья поняли, что встреча окончена. Перед тем как попрощаться, он вручил каждому из них медаль со своим изображением, и они не могли отделаться от ощущения, что это его предсмертный подарок. Когда они уже выходили, Гарсиа дель Рио тихо сказал:

– У него лицо мертвеца.

Фраза разошлась по всему дому и, повторяясь как эхо, преследовала генерала всю ночь. Тем не менее генерал Франсиско Кармона на следующий день был удивлен бодрым видом генерала. Он нашел его в патио, где тот лежал в гамаке, на котором шелком было вышито его имя. Гамак сплели в соседнем селении Сан-Хасинто; Хосе Паласиос повесил его между апельсиновыми деревьями, и генерал наслаждался благоуханием их цветов. Он только что принял ванну, волосы его были зачесаны назад, а голубой мундир, накинутый на голое тело, придавал ему беззащитный вид. Раскачиваясь в гамаке, генерал диктовал племяннику Фернандо гневное письмо президенту Кайседо. Генералу Кармоне он не показался похожим на покойника, каким тот ожидал его увидеть, возможно потому, что генерал был охвачен одним из тех приступов гнева, о которых ходили легенды.