Мы бросили мешок Мелиссы около двери, в душ она идти отказалась.

— Ты знаешь, я привыкла подолгу обходиться без душа, — сказала она, обведя взглядом квартиру и высунув голову из окна. — И потом, душ — такой неоправданный расход воды. Люди на Западе об этом даже не задумываются. Поразительно.

— Ты права, — сказала я и поспешила выключить воду, которую оставила на кухне — смывала с раковины томатную пасту.

— А ты не хочешь стать добровольцем? — Она пришла в кухню и стояла на пороге, пока я готовила обед. — Здесь, в Лос-Анджелесе, так много бедных. Это просто шокирует. Ты можешь столько всего сделать — я тебе даже завидую. Настоящий проект, за который можно взяться. — Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Нет, то есть я собираюсь. Я подумываю принять участие в программе «Старшая сестра», но все никак руки не доходят. Ты понимаешь, этим детям нужно отдавать очень много времени, так что пока я окончательно не улажу все с работой и не решу наконец, хочу ли я оставаться в этом городе, то не думаю, что стоило бы что-то начинать.

— Разумно, — кивнула Мелисса.

Я вздохнула, вывернувшись из ситуации, и постаралась не думать о бедных детях с умоляющими глазами.

— Ну, расскажи мне о Сьерра-Леоне! — попросила я позже, налив Мелиссе бокал красного вина, и стала с жадностью уплетать пасту, которую на радостях переварила, — мне очень хотелось ее накормить. Мы сидели на крыше дома, в котором была моя квартира, солнце бросало розово-абрикосовые блики на океан, и впервые за все время я ощущала в душе полный покой. Меня устраивало мое решение уйти с работы и то, что моя сестра рядом со мной. Она была такая энергичная, так вдохновляла меня, что я чувствовала: там, впереди, для меня весь мир, которому я могу помочь. Зачем же я пропадаю здесь?

— Боже, с чего начать? — Она засмеялась и подняла бокал, чтобы сделать глоток. — Ну, все было замечательно. В самом деле. И ужасно тоже, как ты понимаешь, Лиззи. Но клянусь, за всю свою жизнь я никогда не делала ничего более прекрасного.

— Это лучше, чем даже когда мы сбежали и провели ночь в парке на скамейке? — пошутила я, желая получить доказательство, что мы по-прежнему сестры, которых связывают любовь и общие переживания. Но когда она стала рассказывать о своей жизни, о схватках со смертью, о том, как ночевала под открытым небом под охраной солдат, об ужасах, которые ей пришлось пережить, я поняла, что она изменилась с тех пор, как уезжала в феврале.

Передо мной теперь другой человек, непохожий на меня. Голливудскую ассистентку. Девушку, которая проводит по нескольку месяцев без сна из-за списка для обзвона, волнуется, пригласят ли ее когда-нибудь на премьеру, по долгу службы ежедневно восхищается невероятной прибылью от контракта с Джоэлом Шумахером. И вот результат очевиден. Мелисса замечательно выглядит. Я не имею в виду цвет ее волос или худобу — я в прямом смысле. Она излучает страсть к своему делу. Она такая оживленная, уверенно рассуждает о социальном климате в Африке, зная, о чем говорит, открыто высказывает свои взгляды о правительстве Соединенных Штатов и ООН. Она рассказывала мне о политических событиях и теориях, о которых я никогда не слышала прежде. Она была похожа на классическую героиню из учебника по истории, с ее длинными волосами, с загорелыми лицом и руками, в своих поношенных джинсах и обтрепанной белой футболке. Она вся словно сияла и блестела. Я завидовала ей.

И когда мы снова спустились вниз, когда воздух застыл и сверчки застрекотали где-то в деревьях, я подошла к холодильнику, чтобы достать мороженое, и, случайно бросив взгляд на свое отражение в дверце, не узнала девушку, которая смотрела на меня: светловолосую, в скучных черных штанах и рубашке, на губах тонкий слой помады — попытка добавить себе немного обаяния. Я выглядела бледно, как все, глазу не за что зацепиться, да к тому же еще и уныло. Не знаю, что и сказать в свою защиту. У меня нет убеждений. Кроме одного — что я ненавижу Викторию больше, чем африканских диктаторов. Я знаю, это патетика. Но от себя не убежишь.

— Мелисса, как ты считаешь, в ООН есть еще свободные места? — спросила я, вернувшись к столу и снимая крышку с «Чанки манки»[15].

— А что, кто-то хочет работать там? — спросила она, беря ложку и с интересом погружая ее в мороженое. — Боже, я не ела столько мороженого уже целую вечность!

— Вообще-то я. — Я старалась показаться бесстрастной, но мое страдание просто выливалось из меня.

«О Боже, Лиззи! Бедняжка!» — все, что могла сказать моя сестра, чтобы показать, как она меня понимает.

— А я удивлялась, как ты тут выживаешь, — сказала она теперь, когда можно было говорить без прикрас. — У тебя такая неинтересная работа, по-моему. Она не для тебя. Все эти церемонии награждения болванов, которые занимаются самолюбованием и снимают кино, которое портит общество. Я вот, серьезно, не могу представить себе: как насилие, с которым ты сталкиваешься по работе, уживается у тебя с твоей моралью? — спросила она.

— Ну, не настолько все плохо, — сказала я и удивилась, услышав такую критику Голливуда. Это, конечно, не Красный Крест, но и не фашистская организация. — По-моему, насилие в нашем обществе и так распространено. Но очень многие люди из этой индустрии дают деньги на благотворительность. Почти каждый вечер проводятся благотворительные акции. А некоторые из тех, с кем я работаю, по-своему очень чуткие люди. Просто… — На какой-то момент я задумалась. — Просто я никак не могу найти свое место. Мне всегда было так хорошо в Вашингтоне, а здесь никак не угомонюсь. Поэтому я подумала, может, стоит вернуться к тому, что мне уже известно. Вот так, — сказала я, защищаясь.

— Ну, посмотрим, что я смогу сделать. У меня завтра обед с одним парнем, у него есть определенный вес в вашингтонских политических кругах, и я обязательно с ним поговорю.

— Спасибо, — сказала я, вспоминая, что сегодня украла бумагу из офиса. А потом припомнила искаженное лицо Виктории во время нашей сегодняшней встречи. — Поможешь мне с резюме?

На следующее утро, с красными глазами из-за того, что не ложилась до двух, я бросила в сумку семнадцать конвертов. В каждом была копия моего резюме вместе с письмом сенатору или какому-нибудь политику, чьи адреса мы с Мелиссой разыскали в Интернете. В каждом письме была просьба о работе и только несколько слов о моей карьере в Голливуде.

— Спасибо, милая. Ты просто молодец. — Я обняла свою сестру, провожая ее в «Беверли-Центр», где она, до того как отправиться на обед, собиралась присоединиться к протестующим против жестокого обращения с бездомными.

— Надеюсь, все пройдет нормально, — сказала она, забрасывая рюкзак за плечо. — Позвоню, когда доберусь до Вашингтона. Удачи тебе с работой.