— Наверное, Дженифер следовало бы остаться со своей матерью на время.

— Это невозможно, — ответил он. — Мать умерла, когда Джен было семь лет. Рак. Я вырастил дочку сам. Ей нужна была мать, я знаю, но… я… Она сейчас в таком возрасте, и, может быть, — он вздохнул, — я испортил ее окончательно.

Я устыдилась своих премерзких мыслей. Видно, никогда не перестану осуждать всех мужчин из-за своего бывшего муженька.

— Насколько я себя помню в эти годы, хотя это было давным-давно, быть шестнадцатилетней девчонкой — это не фонтан.

Он взглянул на меня:

— Спасибо, что поддержали в тяжелую минуту… А как насчет ликера? Я купил его у зеленщика.

Мы сидели в гостиной, обставленной моей мебелью, и болтали просто так, ни о чем. Я рассказала сержанту о своем магазине, о том, как Галеа послал меня на Мальту, и о приеме, на который уже никто не придет. Моя новая знакомая Анна Стенхоуп показалась Лучке большой оригиналкой, а ее пьеса и мое участие в ее подготовке — интересным времяпрепровождением. Я рассказала ему, как выбивалась из сил, чтобы привести дом в божеский вид, и обо всех странных происшествиях последней недели.

Я поведала ему о Николасе, водопроводчике, электрике, малярах, о том, как в самую последнюю минуту куда-то запропастился Иосиф.

— Интересно, куда он исчезал? — спросила я, особо не ожидая ответа.

— По-моему, я знаю ответ на ваш вопрос, — растягивая слова, сказал Лучка.

Я удивленно посмотрела на своего собеседника.

— Иосиф уехал в Рим.

Рыцари грубо изгнаны из своего самого священного храма — Иерусалима. Гонимые волной неверных, пересекли они Средиземное море. Родос стал временным прибежищем только для того, чтобы снова быть изгнанными. Но куда? Неужели никто не даст им приюта? Здесь — мой крохотный остров, убежище одного сокола. Наконец, рыцари принадлежат мне, а не тверди небесной. Вы еще не спасены.

Какие бы проступки ни совершал Мартин Галеа при жизни, в смерти он мог сравниться разве что с Имхотепом — архитектором ступенчатой пирамиды фараона Джосера, которого народ склонен был обожествлять. В превознесении Галеа как одного из величайших сынов Мальты и причислении его к выдающимся архитекторам мира англоязычные средства массовой информации Мальты, казалось, не могли обойтись без того, чтобы не сравнить его с Френком Ллойдом Райтом или Майсом Ван дер Рохом. Годы юности на острове, преодоление бедности и превратностей судьбы, его отъезд в Америку и особенное раздувание «триумфального возвращения» блудного сына достигли почти мистического размаха.

Из разговоров с Сарой и Алексом я узнала примерно о таком же единодушии общественного мнения в Канаде: телевидение и газеты говорили о том, как скорбит общественность от безвременной утраты такого достославного деятеля, затушевывая его недостатки и доводя его творческие достижения, его Богом отпущенные таланты до гипертрофированных размеров.

Какими же ханжескими должны были казаться эти дифирамбы тем, кто видел его в неприглядные моменты жизни: коллегам и конкурентам, испытавшим, мягко говоря, его бестактное поведение и вынужденным терпеть уничижительную критику их работ, мужьям-рогоносцам, дававшим ему заказы, стоимость которых включала и их жен, брошенным любовницам, сломленным проигрышем в большой игре. Но, возможно, никто из них не пострадал от Галеа больше, чем молодая женщина, покинутая, как Ариадна, своим бессердечным возлюбленным.

* * *

На следующее утро у нас с Мариссой состоялся доверительный разговор на кухне. Я договорилась встретиться с ней пораньше, сославшись на необходимость привести в порядок счета по платежам. Ведь никто из нас и понятия не имел, что делать дальше, поскольку собственник, временно приютивший нас в своих хоромах, был мертв, а его жена без вести пропала. Встал вопрос об оплате счетов за воду и свет. По совету Роба я решила связаться с адвокатами Галеа относительно вопросов, связанных с недвижимостью и семьи Фарруджиа. Счета Дейва Томсона за переправку мебели не могли быть оплачены до оглашения завещания Галеа.

Затем мы с Мариссой проверили все квитанции и обсудили мои дальнейшие планы. Продвигаясь к самому главному в своей беседе, я как можно деликатнее рассказала ей о том, что мы с Робом узнали вчера в Меллихе. Долгое время женщина смотрела в окно, не произнося ни звука, но, когда заговорила, слова полились из нее нескончаемым потоком.

— Я ждала его очень долго, — начала Марисса. — Даже после замужества, даже после рождения Энтони. Я, знаете ли, считала, что мы прекрасная пара. Мы были вместе около трех лет. Я помогала ему с учебой — он никогда не садился за учебники один, и думала, что он приедет за мной, как обещал, и заберет в свою новую восхитительную жизнь в Америке. Но, конечно же, он не вернулся. Сначала он просил меня уехать с ним тайно. Я помню, с каким восторгом он живописал наше будущее. Он сказал, что как только мы доберемся до Канады, напишем моим родителям о нашей женитьбе, а когда накопим денег, возьмем их к себе. У Марка были грандиозные планы. Но я боялась, что это убьет моего отца. Я была единственным ребенком, обожаемым и немного избалованным, как Энтони. Я не могла уехать. И хотела, чтобы у нас была свадьба, настоящая свадьба. Поэтому Марк уехал один. Он сказал, что напишет, пришлет мне свой адрес, как только устроится, но письма я так и не получила.

Мне больно было смотреть на Мариссу. Бледное лицо женщины говорило о пережитом.

— Какое-то время я заблуждалась, думая, что с ним произошло что-то неладное, но сердце подсказывало мне, что это не так. Он ничего не знал об Энтони. Я и сама не знала, что беременна, а затем он уехал. — Марисса, перекрестившись, продолжила: — Иосиф спас мою честь. Он очень добрый, вы же знаете. К тому же мой муж честен и надежен. Со временем я стала высоко ценить эти качества в людях.

Я не прерывала ее монолог, дав ей возможность выговориться.

— Иосиф был вдовцом. Его жена и грудная дочь умерли одна за другой от гриппа. Вот такая страшная трагедия! Несколько лет после этого бедный Иосиф жил в одиночестве. Он был другом моего дяди, младшего брата отца, и я думаю, он узнал от него о моей беде. Услышав о беременности, мой отец не выходил из своей комнаты два дня. После таких новостей он стал сам не свой. — Марисса печально покачала головой. — Когда Иосиф предложил жениться на мне, я сначала отказалась. Я все еще ждала письма от Марка и думала, что весть о ребенке примчит его ко мне на крыльях. Мой отец в страшном гневе наотмашь ударил меня по лицу, едва я произнесла, что хочу дождаться Марка. Это был первый и последний раз, когда он поднял на меня руку. В ту ночь я оставила родной дом и больше никогда туда не возвращалась. Спустя полгода отец скончался, а вскоре за ним — и мать.

Я вышла замуж за Иосифа, и мы приехали сюда, в Сиджеви. Вскоре родился Энтони. Переезд в другой город оказался для меня настоящим испытанием. Я знаю, что по американским меркам это совсем недалеко, но мне казалось, что это другой край земли. Нам потребовалось время, чтобы обосноваться, а Иосифу — чтобы найти работу. Ведь у него была стабильная работа в Меллихе, где его хорошо знали. В чужом же краю пришлось все начинать заново. Здесь люди имеют дело с теми, кого знают — родственниками и друзьями. Но мы справились. Я делала, что могла: продавала свою вышивку, а в свободные часы работала в магазине. — Глотнув воды, Марисса продолжила: — Мы были несказанно счастливы, когда Иосиф получил в этом доме постоянную работу. Однажды он пришел домой и сказал мне, что владелец ищет семейную пару для охраны и присмотра за его недвижимостью, что-то вроде сторожей. Он предложил представиться хозяину всем вместе и обратиться к нему с просьбой о трудоустройстве.