– Нет у тебя мужа, къахIба!{Шлюха, сука (авар.).} – крикнул отец. – Магьар без согласия родителей не действует!

– А если мои родители живут в куфре? Если они не веруют? Тогда закон разрешает мне обратиться к опекунам. Мне жалко, что я доставляю вам всем неудобства, но сколько мне еще можно прятаться? Ты, Шамиль, должен послушать, не меня послушать… Я, женщина, не должна наставлять мужчину… Иншалла, они, другие, снимут пелену с твоих глаз.

– Ты, Шамиль, не рассказывай никому, – вмешалась мать, – а то затаскают ее.

– Не затаскают, баба{Мама (авар.).}, – возразила Мадина. – Сейчас эти муртады, субханалла, боятся даже на улице показаться, наконец-то Аллах услышал наши молитвы. А наши братья – не террористы, они мусульмане, которые хотят жить как мусульмане. И скоро все так и будут жить.

Шамиль оторопел, взглянул на ее непривычно молчаливого отца. Тот униженно сжался, спрятав несмелый взгляд куда-то в складки брюк.

– Все понятно, – зачем-то сказал Шамиль и молча побрел к выходу.

В коридоре мать ее, уже не скрываясь, рыдала навзрыд:

– Вай, Шамиль, погибли мы, опозорились, а с ней уже ничего не сделаешь, у них подъем!

Шамиль, не слушая, вышел.

Ему было нестерпимо жаль Мадининых родителей, жальче, чем себя. Он никак не мог взять в толк, когда же произошла катастрофа. Ведь еще несколько дней назад он ничего не подозревал. Виделись мало, но чаще было бы неприлично. Она до того разговора не давала понять…

Он стал представлять, как примутся обсуждать эту страшную новость, как седая Нурижат, облизывая губы, начнет перебирать его семье и семье Мадины косточки. Тут он укорил себя, что не разузнал, с кем она спуталась. Должно быть, их родственник. Один из тех, кто собирается в особой мечети и не признает ни главы села, ни главы администрации, а только своего муллу. Начал перебирать всех, кто был замечен в излишнем благочестии, в неприязни к спиртному, в строптивом неприятии шейхов, устазов и чудес. Все они озлобились на власть и на жестоких допросчиков, но уверяли, что не желают крови, а только просят оставить их в покое.

Тут Шамиль вспомнил, что говорилось что-то про подъем салафитов. Ну конечно, теперь, когда их оградили Валом, многое может перемениться.

Он не успел еще выйти со двора, как мысли его прервал чей-то тревожный окрик. Это был отец Мадины. Он шел, на ходу доставая из карманов сигареты и спички.

– Там говорить не хотел, – начал он без приветствий и предисловий. – Я вот что понял, Шамиль. Власть к ним в руки идет, отвечаю. И я, знаешь, сам иногда думаю, может, и неплохие они…

Шамиль взглянул, как тот затянулся, и невольно отпрянул:

– Вы только с ума не сходите, да! Они по ходу сумасшедшие!

– А мой племянник? Он не сумасшедший, он нормальный парень. Увлеченный – это правда, но не преступник. Его же на той пятнице, его и всех, кто был в мечети, вытащили и избили. А они ничего не сделали. Уже который случай это…

– Значит, сделали.

– Не сделали, – жестко повторил ее отец, стряхивая пепел. – Просто хотели жить по Корану, их право.

– Не их право, рядом люди живут.

– Они считают, что неправильно эти люди живут, в разврате живут.

– Вы дочь свою наслушались. Извините, что я вам говорю. Но надо было по голове ей настучать хорошенько, же есть, а не слушать. Испортили ей жизнь.

– Успокойся, Шамиль. Сабур делай, – вскинул отец руками и вдруг продекламировал:

Ее манить напрасно будешь!..

Стыд вечный мне вина моя, —

Меня навеки ты забудешь;

Тебя не позабуду я…

Голос несостоявшегося тестя приобрел кошачьи интонации.

Шамиль так и не понял, к чему эти стихи и этот выход. Он с грустью пожал ему руку и побрел на работу к дяде Алихану. Отец Мадины остался стоять с недокуренной сигаретой в руках.

Там-то, в ведомстве, Шамилю и поведали, что ни Алихан, ни кто-либо из начальства на месте не появлялись. Шамилю вспомнился закрытый аэропорт, исчезновение самолетов. Неужели сбежали?

Он сел на цементный парапет учреждения и стал разглядывать улицу. Женщин почти не было, то и дело пробегали возбужденные дети. По тротуарам мужчины стояли кучками и бурно спорили. По раздолбанным улицам метеорами носились автомобили.

Шамиль прикрыл глаза и вспомнил себя в златокузнеческом поселке. Подумалось: не уехать ли ему в село, к матери, подальше от неприятных бурь, от неясности, от мучительных мыслей? Тут внимание его привлекло оживление среди разбившихся на группы людей. Они постепенно отвлекались от разговора и, поделившись на пары или тройки, уходили в сторону площади. Шамиль приподнялся и лениво поплелся за всеми.

Увидев на площади группу мужчин и женщин с большими фотопортретами в руках, Шамиль подумал: «Все ясно», и собрался уйти. Но что-то его останавливало. Все шло не так, как прежде, не так, как обычно. Портретов было больше, а лица державших казались смелее. Группу окружил толпящийся люд, все кивали, волновались, гомонили. Женщины с фотографиями наивно улыбающихся молодых людей, почти все закрытые, скандировали: «Верните нашего брата!», «Верните нашего сына!» Полицейских, что особенно странно, не было вовсе.

Человек в спортивной куртке, размахивая руками, рассказывал нескольким телекамерам:

– Нажиб Исаев – мой двоюродный брат. Убит в марте этого года, при мне прямо. Мы с ним, короче, идем по Ярагского в компьютерный центр. И раз – останавливается «десятка» синяя с тонировкой. Оттуда парни в обычных спортивках вылезают, на ходу маски натягивают и давай стрелять, короче.

– Куда стреляли?

– В нас прямо! Нажиб, же есть, в одну сторону выскочил, я в другую. Упал, короче. Смотрю, Нажибу в голову контрольный выстрел делают. И, это, подкидывают ему что-то…

– Что подкинули?

– Автомат, туда-сюда. Потом в магазине пакет купили, гильзы собрали и уехали, же есть…

Чуть дальше выступал другой, в летнем льняном пиджаке:

– Мурада схватили зимой, когда он шел домой с тренировок, силой заволокли в машину и увезли в неизвестном направлении. Это были люди в форме особого подразделения внутренних войск. Родители уже полгода добиваются, чтобы сына вернули…

Шамиль слушал обрывки рассказов, кашель зевак и почти скучал. Но эта странная скука не давала ему уйти. Он прохаживался меж скучившихся горожан, вглядываясь в раскрасневшиеся лица скандирующих женщин, на высокую решетку перед мертвым зданием Правительства, на собственные лакированные ботинки, пустые лица фотопортретов.

Наконец заметил Велиханова, бывшего коллегу из ведомства и давнего знакомого семьи, высокого, с седыми висками. Велиханов что-то напористо объяснял нескольким старикам в коротких соломенных шляпах, чуть ли не тем же самым, что попались Шамилю в приморском парке, после кумыкского митинга.