Так, с этим надо заканчивать. Я решительно набираю Сашин номер, абонент недоступен. Мне хочется выругаться, я понимаю, ей всего восемнадцать, но должно быть какое-то элементарное чувство самосохранения, ответственность за свои поступки. Она же должна понимать, что я буду переживать за нее.

Отбрасываю телефон в сторону и падаю на пол, делаю пятьдесят отжиманий, чтобы переключить голову. Спорт в этом плане отличная штука. Поднявшись, иду в ванную, умывшись холодной водой, решаю: единственный разумный выход — лечь спать. Завтра будем разгребать.

Утром я просыпаюсь от звонка в домофон. Кидаю взгляд на часы: десять утра. Кого же принесло в воскресенье в такую рань? Пока иду к двери, воображение рисует разъяренного Мота, прибежавшего бить мне морду за поруганную честь дочери, но там оказывается всего лишь Инна. Хотя я не спешу радоваться, потому что допускаю мысль, что она уже в курсе случившегося.

Открываю дверь и жду ее на пороге. Инна выходит из лифта и немного стопорится, не ожидая меня увидеть. Натягивает улыбку, хотя до этого вид был задумчивый и хмурый.

— Привет, Рома, — чмокает в щеку и проходит в квартиру.

Вчера вроде выпила немало, а выглядит с иголочки, вот что значит уметь за собой следить. Она проходит в гостиную, я иду следом.

— Чем обязан столь раннему визиту? — спрашиваю ее.

Инна садится на расстеленный диван, и я запоздало думаю, что надо было убрать постельное белье.

— У тебя были гости? — спрашивает Шамова, поправляя подушку, не успеваю я ответить, как она меняется в лице.

Так как я стою, мне отлично видно, отчего Инну так перекосило. Под подушкой лежат маленькие кружевные трусики. Я мысленно матерюсь. Эта дуреха убегала в такой спешке, что забыла про нижнее белье? Или оставила мне в подарок о произошедшем?

Второе с Сашей совсем не вяжется, поэтому я возвращаюсь к первому варианту.

Инна переводит на меня взгляд, нелепо хлопая глазами, я морщусь.

— Только давай без сцен, — беру трусики и кладу их в карман штанов, — я не обещал хранить тебе верность.

Инна криво усмехается, отводя взгляд, смотрит в окно и о чем-то думает. Потом резко встает.

— Я, наверное, пойду, — она даже не смотрит на меня, впрочем, я не собираюсь ее держать.

Инна быстро обувается и уходит, не попрощавшись. Закрыв дверь, провожаю Шамову взглядом в окно, она спешным шагом пересекает двор, вскоре ее машина уезжает, а я так и стою. Сую руки в карманы и чувствую шелк. Достав трусики, смотрю на них. Я должен их вернуть? Нет уж, выбросить и забыть, переживет Саша без дорогой тряпочки.

Интересно, а Мот знает, что его дочка тратит деньги на такие вещицы? Пару раз меня затаскивали в магазины нижнего белья, и точно могу сказать, трусики тянуть баксов на двести. Я иду к помойному ведру, но в последний момент сворачиваю и выхожу из кухни. Трусики бросаю на стиральную машину. Да и черт с ними, даже думать не хочу. У меня и без того дел полно.

Собравшись, еду к матери. Завтра у нее очередной сбор анализов, если в этот раз все будет нормально, то можно будет класть на операцию. Я должен удостовериться в том, что мама пьет лекарства и правильно питается.

Воскресенье, отчим дома, открывает мне дверь, кивнув, растворяется в комнате, пока мама хлопочет на кухне, накрывая на стол.

— Привет, сынок, — целует в щеку, я с удивлением замечаю, что у нее хорошее настроение. Кажется, успел забыть, что это такое. Меня кормят кашей и сырниками со сметаной, так что я чувствую себя почти ребенком. Правда, вполне себе счастливым ребенком. Мать опять сидит и смотрит на меня, подперев щеку.

— Рома, — говорит осторожно, — у тебя есть… возлюбленная? — заканчивает, на мгновенье сбившись.

Я бы рассмеялся ей в лицо, если бы она не была моей матерью. Возлюбленная, блин, придумает же тоже.

— Нет, мам, я старый солдат и не знаю слов любви, — шучу в ответ, она улыбается, вздыхая.

— Хотелось бы успеть понянчить внуков, — говорит несмело. Еда встает у меня поперек горла. Я тяжело выдыхаю.

— Мам, я не стремлюсь жениться. Если только попадется какой-нибудь удачный вариант для бизнеса.

Она закусывает губу, отворачиваясь к окну. Сам не знаю, зачем это сказал. Типа лучше же знать правду? Только не для матери, лелеяла бы мысли о внуках, была бы счастливее.

— Это я виновата, — говорит вдруг.

Ну совсем ни в какие ворота. Только разговоров по душам мне не хватало. Все в этом городе, кажется, от меня чего-то хотят, каждый по-своему.

— Мам, давай не будем.

— Не будем, — кивает она и продолжает. Женщины! — Мы с твоим отцом не любили друг друга.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— К чему эти откровения?

— Хочу, чтобы ты знал, мало ли что…

В ее глазах словно что-то вспыхивает и гаснет. И хотя на губах улыбка, но появляется грусть. А я понимаю: она думает, что может не пережить операцию.

Самое поганое, что и такое может быть. Никто не застрахован, как говорится. А у неё слабое сердце и не самые лучшие показатели здоровья в принципе. Но это все равно не повод для задушевных бесед. Я бы предпочёл сдохнуть, не вываливая на своих родных всякое дерьмо.

— Мам, мне это совершенно неинтересно, — я отодвигаю чашку с чаем и сдерживаю желание встать и уйти прямо сейчас.

Она кивает, мы молчим. Смотрю на ее руки, в которых мама теребит кухонное полотенце с лондонским автобусом. В голову приходит нелепая мысль о том, что мать пределы области-то никогда не покидала и вряд ли догадывается, что это вообще за рисунок. Я был в Лондоне три раза, вообще много где был, а вот она нет. И странным образом я чувствую за это свою вину.

Теперь вот, сидя за столом в ее маленькой кухне, понимаю, что я был достаточно эгоистичен для того, чтобы выжить и жить без родителей. Но вот забирать у матери единственного ребёнка — это, пожалуй, даже не эгоиста поступок. Полного мудака.

Вздыхая, придвигаю обратно чашку.

— Ну что ты там хотела рассказать? — говорю, стараясь выглядеть дружелюбно.

Я все ещё не уверен, что хочу знать всю подоплеку.