— Пятое, — хладнокровно ответил Потоцкий. — И всякий раз я был обязан жизнью Льву Ильичу. Он на своей неприметной тачке ехал по моему маршруту — минут за десять до меня. И, так сказать, сканировал местность вдоль дороги, во всех опасных местах. От снайпера можно укрыться, от вашего брата — нет. Ему ведь не надо было видеть и слышать, прячется кто-то в кустах или нет. Всё, что заслуживало наказания, наказывалось по умолчанию. Если бы заказчики покушений на меня хоть чуточку догадывались об устройстве моей охраны, они бы поручили дело какому-нибудь молокососу, знакомому с оружием только в теории. Но эти дураки делали наоборот: нанимали опытных бандитов и ветеранов разных заварушек. И на каждом из них было столько крови, что сила справедливости уничтожала всякого сидящего в засаде. Уж не знаю, за какой конкретно грех расплачивался каждый, но важен результат. Один подавился, другого свалил солнечный удар, третьего всосало болото, а четвертого в глаз укусила гадюка.

— Гениально! — искренне восхитился я. — Снимаю шляпу. Никогда бы не додумался приспособить наше качество для службы секьюрити. Это как радиоуправляемый асфальтовый каток запустить на минное поле. Чья идея — моего брата или ваша?

— Общая — его и моя. — Потоцкий сложил ладони в замок. — Лев Ильич с ней пришел, а детали дорабатывали мы вместе. Нагель был последним из нанятых моими врагами. Самым большим спецом по убийствам и самым дорогим. Из-за своего послужного списка — Африка, Латинская Америка, Ближний Восток — он был обречен заранее. И после того, как тоже погиб, от меня, наконец, отстали… Но довольно истории и теории, Роман Ильич. Пора приступать к практике. Включайте… уж не знаю, как вы называете эту штуку у вас в голове. Ваш брат обычно шутил: «Внимание, открываю кингстоны!»

Эх, Левка, шутник хренов, мысленно вздохнул я и открыл заслонку весов. Не полностью — так, приоткрыл наполовину. Болеслав Янович мне нравился. Жаль было бы его потерять.

Нас разделяло метра полтора — расстояние, ничтожное для моих весов. Прямая наводка, цель — как на ладони, ускользнуть невозможно. Минуты две ничего не происходило. Как правило, моя сила не действует мгновенно. Незримому маховику нужно раскачаться и набрать оборотов, незримому калькулятору — просчитать вину. Потоцкий с вымученной улыбкой следил за моим лицом, а я искоса поглядывал на небо. Что-то мне подсказывало, что если ответка и грядет, то она непременно сойдет сверху. Ага, что-то есть!

Солнечный диск заслонила ниоткуда взявшаяся резвая тучка угрожающе-черного цвета. Остановив свой бег над Болеславом Яновичем, она пролилась на него бурным дождевым потоком, а потом растаяла. Это был не дождь, а водопад. Однако из всей Ниагары на меня не попало ни единой капли. Так-так-так! Пожалуй, это надо запомнить. Оказывается, моя кувалда иногда способна и на тонкую ювелирную работу — не хуже Левкиной спицы.

— Хороший у вас костюм, — заметил я. — Был.

— Неплохой, — согласился Потоцкий. Он вытащил из кармана пиджака носовой платок, выжал его и обтер промокшую белесую шевелюру. Признаюсь, он держался молодцом. — Бриони, коллекция двухлетней давности, поэтому я брал со скидкой — всего-навсего двенадцать тысяч евро. Но сукно идеальное. Высушат и прогладят — будет, как новенький.

Думаю, хитрец нарочно сказал «всего-навсего», чтобы меня поддразнить. И что же? Ведь сработало. Рассердившись на этого сноба, я поддался эмоциям и распахнул заслонку весов полностью. Ну всё, держись, граф Потоцкий. Кингстоны, говоришь? Нет уж, мой дорогой, теперь ты простой хлябью небесной не отделаешься. Кто не спрятался, я не виноват.

Несколько мгновений спустя на солнце опять набежала тень. И это была уже не туча.

Где-то я читал, что, когда в знаменитом фильме «Птицы» потребовалось снять нападение пернатых на человека, приглашенные цирковые дрессировщики, как ни старались, не сумели добиться от птичек правдоподобия. Так что, в конце концов, режиссер был вынужден прибегать к комбинированным съемкам и мультипликации. Эх, подумал я, взглянув в небо, сюда бы сейчас на минуту Альфреда Хичкока. Старик бы обзавидовался.

— Закройте голову руками! — скомандовал я. — И зажмурьтесь! Да быстрее, черт вас…

Стая серых ворон пронеслась над головой шефа госкорпорации «Фармако», и каждая из птиц — подобно пикирующему бомбардировщику — по очереди сбрасывала на Болеслава Яновича порцию дерьма. Это выглядело смешно, но и величественно тоже: Потоцкий, закрыв глаза и защитив голову руками, стоял неподвижно, словно какой-нибудь монумент на городской площади, и медленно — плюх! плюх! плюх! — покрывался белыми пятнами жидкого помета. Лишь после того, как последняя ворона, отбомбившись, растворилась в небе, глава «Фармако» осторожно разлепил глаза, глянул на свой рукав и выдохнул:

— Ох, еж твою так…

— Теперь костюм от Бриони уже никогда не будет, как новенький, — злорадно сказал я. — Плакали ваши двенадцать штук евробаксов. И вам еще повезло, что мы живем не на Маврикии, к примеру. Тамошние дронты уделали бы вас сверху гора-а-аздо сильнее.

— Значит, я везунчик, — ухмыльнулся Потоцкий. Он не выглядел расстроенным. — Когда мне было лет тридцать, я поучаствовал в довольно грязной пиар-кампании. Вот, наверное, и прилетело за грехи молодости… Это что — всё? И вы не играли со мной в поддавки?

— Отнюдь. — Я развел руками. — Всё по-честному. Как ни удивительно, это максимум.

— Тогда возвращайтесь в кабинет. Найдете дорогу? А я пока умоюсь и сменю одежду…

Дожидаясь хозяина, я разглядывал фотографии в рамках. Сюжеты разнообразием не баловали: на каждом снимке был Потоцкий в компании какой-то персоны. Лица одних мне были неизвестны, а других я быстро узнавал: Иоанн Павел II, Иосиф Бродский, Стивен Спилберг, Илон Маск… Не без удивления я обнаружил на одной из совместных фото историческую лысину Дорогина. Да уж, глава «Фармако» — явно не из трусливых, подумал я. Вряд ли в России остались начальники, у которых на стене по-прежнему висит наш бывший верховный вождь. После 4 декабря он, мягко говоря, вышел из моды…

— Павел Павлович был, конечно, изверг и самодур, но совсем не глупец, — послышался голос у меня за спиной. Это в кабинет вернулся Потоцкий, умытый и посвежевший. На нем был уже другой, темно-бордовый и не менее роскошный костюм. — Вопреки всем слухам, он не требовал бессмертия и не заставлял нас изобретать для него какую-то чудодейственную «кремлевскую таблетку», продлевающую жизнь.

— Но ведь что-то он, наверное, требовал от «Фармако»? — полюбопытствовал я.

Болеслав Янович кивнул:

— А как же! И звонил, и вызывал на Старую площадь, и раза три лично приезжал сюда. Дорогину хотелось все на свете контролировать, в том числе собственную жизнь и смерть.

— То есть — спрятать в своем зубе ампулу с цианистым калием? — уточнил я. — Чтобы если вдруг с ним, как в Ливии, то сразу хрусть — и на небо без мучений?

— Не так грубо, Роман Ильич, не так грубо, — покачал головой Потоцкий. — Хотя, в целом, аналогию вы уловили верно. Если ты хозяин чужих жизней, а своей — нет, то какой ты, к дьяволу, великий вождь? Дорогин хотел держать руку на каждом пульсе, в том числе и собственном. Не успел. Как у нас говорят, человек предполагает, а миокард располагает…