Следующим утром он пошел на вокзал Гранд-Сентрал, где уже стоял поезд, который пересечет весь континент и доставит его на другой конец Америки. Стоя под куполом большого, безупречно белого и ярко освещенного вокзала, грандиозностью превосходившего все человеческие мерки, всякий здравый смысл и всякую целесообразность, он впервые затосковал по старой, хмурой Европе.

Дорога на поезде заняла четверо суток. Феликс проехал через предместья Чикаго, миновал бесконечные мосты, на головокружительной высоте перекинутые через Миссисипи и Миссури. Проехал через Скалистые горы и вдоль реки Колорадо по оранжевым, желто-бело-полосатым и лиловым каньонам; за окном купе он видел пасущихся лосей, бегущих оленей и кружащих орлов. Поезд сделал остановку в Солт-Лейк-Сити, в Рино и Вирджиния-Сити, одолел Сьерра-Неваду и спустился в плодородные долины Калифорнии, где фермеры трижды в год собирали урожай яблок, а goldnuggets[41]открыто лежали в полевых бороздах. В конце четвертых суток за правым окном появился мост Золотые Ворота, а вскоре поезд наконец-то остановился в весьма скромном вокзале Сан-Франциско.

За эти четверо суток Фелиск Блох по многу часов смотрел в окно и в финале путешествия сделал вывод: в здешних краях ему понадобится автомобиль. Он, конечно, вовсе не думал, что американский ландшафт значительно просторнее европейского, ведь по его наблюдениям гора и в Америке гора, а река – река. В километре и здесь не больше тысячи метров, а расстояние от Нью-Йорка до Сан-Франциско, объективно говоря, куда меньше расстояния от Лиссабона до Москвы. К тому же американцы, насколько Феликс Блох мог судить, глядя в окно, жили в стороне от метрополий исключительно в городках европейского образца, где насчитывалось несколько тысяч жителей, несколько ресторанчиков да приходская церковь.

Разница заключалась лишь в том, что городки эти располагались не на обозримом расстоянии один от другого, их разделяли бесконечные просторы, где хватило бы места всему Шварцвальду, половине Альп или всей Тоскане, а отцу семейства, пожелай он в воскресенье после заутрени купить на завтрак свежего хлеба, пришлось бы по дороге из церкви в булочную пересечь три каньона и прерию с десятком тысяч пасущихся бизонов.

В здешних краях ему понадобится автомобиль, это Феликс Блох понял уже в конце путешествия, когда с чемоданом в руках стоял на вокзале Сан-Франциско. Он подозвал такси и попросил отвезти его к ближайшему торговцу подержанными автомобилями, где за считанные минуты выбрал почти не ржавый «шевроле-спортстер» выпуска 1928 года – колеса с деревянными спицами, капот покрыт бордовым лаком, мотор, судя по звуку, работает довольно гладко. Поскольку Феликс никогда в жизни за руль не садился, продавцу пришлось объяснить ему, как машина действует, и проехать с ним несколько кругов по территории фирмы, после чего Феликс рывком-броском выехал из города, направляясь за тридцать километров к югу сквозь вечную весну этой благословенной земли.

Поездка по новенькому асфальту четырехполосного bayshore highway[42]продолжалась около часа. Справа за окном виднелись отлогие волны холмов, напомнившие ему швейцарскую Юру. Слева он видел длинноногих птиц, бродивших в серой солоноватой воде залива Сан-Франциско. Дорога была без пыли, ровная и твердая. Глядя вперед, он видел по обе стороны черной асфальтовой ленты телеграфные столбы, огромные рекламные щиты и гаражи, а также бензозаправочные станции и придорожные кафе самого фантастического вида, похожие то на индийские храмы, то на огромные лимоны, то на исполинские пряничные домики или индейские вигвамы. Впереди и позади катили шикарные блестящие машины, в которых сидели один или двое людей, автобусы, огромные как соборы, а нередко и дребезжащие «форды», тощие пассажиры которых веревками привязали на крыше и на подножке кухонную утварь, палаточные колья и чемоданы.

В Пало-Альто Феликс свернул направо. За вокзалом выехал на километровую пальмовую аллею, которая сквозь негустой парк с экзотическими деревьями вела к Стэнфордскому университету. Он припарковал машину, прошел под романской, богато украшенной рельефами аркой ворот и очутился перед приземистой, выдержанной в неовизантийском стиле церковью, к которой примыкали грубо обтесанные песчаниковые аркады, образовывавшие прямоугольник и своими терракотовыми черепичными кровлями напоминавшие мексиканскую асьенду, средневековый романский монастырь или воплощенную в камне историческую фантазию оторванного от родной почвы железнодорожного магната.

Позднее, когда журналисты расспрашивали Феликса Блоха о прибытии в Стэнфорд, он вспоминал приветливые лица, крепкое рукопожатие декана и приятное ощущение, что его встречают с распростертыми объятиями и искренне ему рады. Вспоминал он и импровизированную вечеринку, устроенную доцентами в его честь, и свою растерянность при виде загорелых и с виду веселых студенток и студентов, которые все без исключения выглядели так, будто только что пришли с пляжа и вот-вот опять уйдут на барбекю.

В апреле 1934-го Стэнфорд и правда походил на загородный клуб для богатой молодежи. В кампусе в их распоряжении было просторное поле для гольфа с двадцатью четырьмя лунками, слывшее самым красивым на всем тихоокеанском побережье, кроме того, имелись два искусственных озера, где происходили парусные соревнования и гребные регаты, а еще поле для поло, футбольный стадион на девяносто тысяч зрителей и несметное количество превосходно оснащенных гимнастических, физкультурных и спортивных залов в классическом стиле, из белого мрамора, с закрытыми бассейнами, площадками для гандбола и кегельбанами.

В ту пору в Стэнфорде учились пять тысяч студентов и тысяча студенток; согласно поименному списку в ежегоднике 1934-го, почти все они были англосаксонского, скандинавского или немецкого происхождения. Большинство занималось спортом, отличалось широкими плечами, крепкими ногами и здоровым цветом кожи. Парни носили вельветовые брюки и рубашки, как у лесорубов, девушки – прямые юбки и теннисные туфли; официальный дресс-код университетов «Лиги плюща» с Восточного побережья они не признавали. Не было здесь и элитарных тайных обществ, члены которых старательно культивировали британский акцент и проводили за увитыми плющом секретными дверьми нелепые ритуалы посвящения с черепами и окровавленными масками; стэнфордские студенты по выходным дням уходили в холмы Футхиллс ловить форель и охотиться на кроликов либо в битком набитых машинах ездили в Сан-Франциско потанцевать в «Марке Хопкинсе» или в гостинице «Святой Франциск», которую называли «Франтик».

Больше половины из них в тот год, пятый год Великой депрессии, имели собственный автомобиль, а кое-кто и собственный самолет. И жили все в спокойной уверенности, что Америка неприступно сильна, а сами они благодаря унаследованному от родителей богатству до конца своих дней защищены от голода, болезней, бедности и любой другой формы несчастья.

Феликс Блох понял, что очутился на солнечной стороне жизни, оставил позади мрачные сумерки мира. Но Института теоретической физики в Стэнфорде не было. Его задача – создать таковой.