— Нет. Ничего.

Татьяна волновалась. Она лгала и боялась, что лицо выдает ее ложь. Она старалась выглядеть спокойной. Их учили скрывать свои эмоции в университете. Это входило в курс общения с иностранцами.

— Он звонил по телефону сегодня вечером? В двадцать часов десять минут?

— Да.

— По телефону-автомату? На улице Соколова? — Да.

— Хорошо. Благодарим вас за информацию.

— Что мне делать?

— Ничего. Езжайте домой.

— Может быть, мне подождать еще? Может быть, он вернется?

— Езжайте домой, Татьяна. Он не вернется.

— С ним что-то не так?

— Все в порядке. Не переживайте.

* * *

А Таня все равно переживала. Ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Может быть, в первый раз жизни она переживала так. Все это было так неожиданно и непривычно для нее — и расстройство по поводу какого-то там немецкого шпиона, и немотивированное любопытство, и сегодняшние вспышки раздражения, когда она готова была ударить Шрайнера.

Шрайнер как-то странно влиял на нее. Она сама становилась похожа на иностранку.

Почему она скрыла от офицера то, что он прятался от милиции? Они все равно узнают. Узнают… Глупый Шрайнер. Думает, что ему удастся что-то скрыть. Или узнать что-то, что не положено. Господи, до чего ж глупы эти иностранцы. Как дети.

«Мне надо пойти к психологу, — решила она. — Завтра я схожу к психологу. И все станет в порядке».

С этой мыслью она и заснула.

— Черт возьми! Черт их всех подери! — завопил Краев и шарахнул кулаком по столу. — Что они делают, кретины! Это и есть то, что они называли своей гениальной экономической политикой?!

Он готов был отрубить себе руки. А также голову и все прочие части тела, которые участвовали в выборах президента, которые создали этого президента и привели его к победе. Краева снова надули. Они обманули его — люди, мозгом которых он был в течение всей предвыборной кампании. Он верил им. Они делали все так, как он им говорил, и делали все правильно. Но теперь Краев стал не нужен им. Теперь они делали все по-своему, и то, что они вытворяли, не лезло ни в какие ворота.

«Совещание „Большой шестерки“ прошло в Лондоне, — прохрипел радиоприемник. — Лидеры ведущих стран крайне обеспокоены тем, как развиваются события в России после выборов нового президента. Можно было предполагать, что смена высшей власти России будет протекать непросто, что представители прежней экономической и политической олигархии будут отчаянно сопротивляться. Но в то же время аналитики считали, что новый президент достаточно демократичен, в достаточной степени ориентирован на гуманитарные ценности и свободный рынок и не станет прибегать к методам, которые можно назвать военной авторитарной диктатурой. Однако то, что происходит сейчас в России, очень трудно расценивать как проявление демократии. Запрет хождения иностранных валют, временное закрытие границы, аресты сотен известных людей, обвиняемых в преступности и коррупции… Таинственная эпидемия „якутской лихорадки“ — никому не известной болезни, под предлогом которой закрыты границы России, — лишь усугубляет и без того тяжелое положение нового президента и наспех сформированного им правительства. А полный отказ от какой-либо гуманитарной помощи создает впечатление, что российские власти хотят скрыть ситуацию, совершенно неприглядную с точки зрения общечеловеческих ценностей…»

Вот она, неприглядная ситуация… Краев чиркнул спичкой и зажег новую свечу, потому что старая доживала последние секунды. Куда уж непригляднее! Смотрите, дорогие западные корреспонденты! Электричества нет уже третьи сутки. Вместо телевизора Краев вынужден был получать информацию по старому радиоприемнику. Радиостанция «Свобода», захиревшая в эпоху Ельцина, снова вещала во весь голос. Только что они могли знать — там, на Западе? То, что Краев и так знал без них. Видел собственными глазами.

Хорошо, что лето на улице, иначе перемерзли бы все, как жмурики. Электричества нет. Газа нет. Отсутствует также вода — как горячая, так и холодная. Это совсем плохо. Без воды, как известно, человек умирает быстрее, чем без пищи. Вчера Краев сделал отчаянную вылазку к ближайшей работающей, не взорванной еще гранатой колонке. Один бы, конечно, не осмелился. Скооперировался с двоими соседями — инженером и бывшим милиционером. Взяли огромную алюминиевую флягу, пошли по улице, озираясь по сторонам. Улицы вымерли, зияли черными провалами окон, воронками разбитого асфальта. Три дня назад прямо у подъезда пристрелили соседа с пятого этажа, человека относительно богатого, владельца мелкого упаковочного производства. Написали фломастером на мертвом лбу: «Получай пулю сука!» Жена отказалась ехать за ним в морг — боялась за детей. Бросила все пожитки, уехала с детьми куда-то к родственникам. Добралась ли? Безвластие… Самое время для сведения счетов. «Получай пулю, сука»… Заслужил ли Краев пулю? Заслужил, конечно, и не одну. Правда, никто из этих людей, что живут рядом с ним, не знал, что он, Краев, приложил руку к созданию этого ублюдочного хаоса. А узнали бы — наверное, убили бы на месте. Забили бы палками.

Вдоль по улице, да по питерской, или верхневолжской, да не все ли равно по какой, — везде сейчас одинаковый бардак. Недавние времена, когда все вокруг жаловались на убогую жизнь, вспоминаются уже со слезами умиления. Двери магазинов — толстенные доски прибиты крест-накрест, огромные замки — врезные и на петлях. А что толку заколачивать двери? Витрины разбиты, прилавки разворочены ломами, на стенах подозрительные бурые пятна — то ли высохший кетчуп, то ли запекшаяся кровь. Обломки вывесок втоптаны в землю. Все разграблено. Один магазин все же работает — большой универсам. Витрины обложены мешками с песком, у входа стоят два БТРа, пятеро людей в бронежилетах и шлемах обыскивают каждого входящего. Государство заботится о минимальном обеспечении населения едой. Лучше бы о воде позаботились. Жара тридцать градусов. Мертвые тела начинают вздуваться очень быстро.

У колонки было подозрительно пусто и спокойно. Единственное, что настораживало, — слабая вонь, похожая на трупную. Едва Краев поставил флягу на землю, едва нажал на рычаг, едва полилась благодатная прозрачная вода, появились эти. Выскочили как черти из табакерки. Демоны из ада. Рожи, размалеванные сажей, лохмотья, ножи, дубины, обитые железом. Вот она, смерть, предупреждали же… Боже, за что ты нас, грешных, ведь пить-то так хочется!!! Краев зажмурился, ощерил зубы. Только чтоб не больно… Чтоб не мучиться! Шарах по голове — и ты уже там. В аду, конечно. В рай дорога заказана после таких дел… Дикие вопли. Пыхтение, хрусткие удары, чавкающие звуки стали, входящей в плоть. Открыть глаза… Потихонечку, миллиметр за миллиметром расширить поле зрения, чтобы увидеть апокалипсис. Что мы видим? Бывший мент саблей рубит окровавленное тело, с ненавистью шинкует то, что еще минуту назад было одушевленным существом. Инженер выступил из-за дерева, не прячется уже более, приложил самодельный арбалет к плечу, щурится глазом, не желая промазать. Железный дротик втыкается точно в позвоночник последнего из удирающих врагов. Прерванное бегство — распростертые руки, беззвучно открытый рот, шелковистые светлые волосы. Девочка лет пятнадцати оборачивается, умирая. Падает на спину, выгибается в конвульсиях. Красивое личико, перемазанное черными полосами. Тонкие скрюченные пальцы. Слезы текут по лицу Краева. Он плачет беззвучно, он кричит внутри себя так, что кажется — небеса должны рухнуть. Убей меня, Господи!!! Убей меня, за что мне такие муки, лучше гореть в аду, чем видеть это.