– Ну да, презервативы и… Питер, ты знаешь, что такое защитные зубные прокладки?

– Что? Их стоматологи используют, чтобы держать рот пациента открытым?

Я хихикаю.

– Нет. Это для орального секса. А я-то думала, что ты эксперт и всему меня научишь, когда мы пойдем в колледж!

У меня учащается сердцебиение. Я жду, что он пошутит про то, что в колледже мы наконец займемся сексом, но вместо этого он хмурится и говорит:

– Мне не нравится, что твой папа считает, что мы занимаемся сексом, хотя это не так.

– Он просто хочет, чтобы мы были осторожными. Это профессиональное. – Я глажу его по колену. – В любом случае беременность мне не грозит, так что все в порядке.

Он сминает салфетку и бросает в пакет, не отводя глаз от дороги.

– Твои родители познакомились в колледже?

Я удивлена, что он помнит. А я не помню, когда ему рассказывала.

– Ага.

– Сколько им было? Восемнадцать? Девятнадцать?

Эти вопросы не просто так.

– Мне кажется, двадцать.

Он едва заметно мрачнеет.

– Ладно, двадцать. Мне восемнадцать, тебе будет восемнадцать через месяц. Двадцать – это всего на два года больше. Что меняют два года, если посмотреть на картину мира в целом? – Он широко улыбается. – Твои родители познакомились в двадцать, а мы – в…

– Двенадцать, – вставляю я.

Питер дуется, из-за того что я нарушаю его аргументацию.

– Ну ладно, мы познакомились, когда были еще детьми, но встречаться начали только в семнадцать…

– Мне было шестнадцать.

– По-настоящему мы сошлись, когда семнадцать было нам обоим. Это то же самое, что восемнадцать, а по сути все равно что двадцать. – У него самодовольный вид юриста, закончившего триумфальное выступление в суде.

– Это очень длинная и запутанная логическая цепочка, – говорю я. – Ты не думал о том, чтобы стать юристом?

– Нет, но теперь думаю, можно попробовать!

– В университете Вирджинии прекрасная школа права, – говорю я и испытываю мгновенный укол в сердце. Одно дело – колледж, но школа права! До нее еще далеко, и кто знает, что произойдет? Мы будем совсем другими людьми. Представляя Питера в двадцать, я как будто тоскую по мужчине, которого могу никогда не встретить. Сегодня он еще мальчик, и я знаю его лучше всех, но что если так будет не всегда? Наши пути уже расходятся день ото дня, и чем ближе август – тем больше.

ТРИНА ВЫСТАВЛЯЕТ СВОЙ ДОМ НА ПРОДАЖУ через пару недель после помолвки. Кристен – риелтор, и она сказала, что сейчас самое время продавать, потому что весной больше покупателей. Она оказывается права: ей делают предложение на той же неделе. Трина и папа думали, что дом останется на рынке хотя бы месяц. А теперь грузчики вносят коробки в наш дом, и все меняется со скоростью света.

Мы не обсуждали всерьез, кто куда переезжает. Подразумевалось, что Трина переедет к нам. Во-первых, наш дом больше. Во-вторых, проще перевезти одного человека, чем четверых. По крайней мере, так может показаться. Для одного человека у Трины очень много вещей. Коробки с одеждой и обувью, тренажеры, какая-то мебель, большое изголовье для кровати, обитое бархатом, которое приводит папу в ужас.

– Я бы на ее месте не захотела переезжать в дом другой женщины, – говорит Крис.

Она стоит у моего окна и наблюдает, как Трина командует грузчиками. Она заехала по пути на работу, чтобы одолжить у меня пару туфель.

– Какой другой женщины? – переспрашиваю я.

– Твоей матери! Мне бы всегда казалось, что я в ее доме. Это она выбирала мебель, обои…

– Большую часть выбирали мы с Марго, – говорю я. – Я выбрала обои в гостиной, она – цвет стен для ванной на втором этаже.

Я помню, как мы с Марго и мамой сидели на полу в гостиной с буклетами обоев, образцами ковров и краски. Целый день мы просматривали каждый образец. Я ссорилась с Марго по поводу того, какой оттенок голубого лучше подойдет для нашей общей ванной. Я считала, что бледно-голубой, а она – что небесно-голубой. В конце концов мама заставила нас сыграть в «камень, ножницы, бумага», и Марго выиграла. Я дулась, пока не обошла ее в выборе обоев.

– Суть в том, что на месте Трины я бы предпочла начать с чистого листа, – говорит Крис.

– Это трудно сделать, когда у твоего будущего мужа уже трое детей.

– Ты знаешь, о чем я. Насколько возможно чистого.

– По крайней мере, они купили новую кровать. Ее привезут завтра.

Крис оживляется и плюхается на край моей кровати.

– Фу, тебе не странно думать, как твой папа занимается сексом?

Я шлепаю ее по ноге.

– Я вообще об этом не думаю! Так что не заставляй меня.

Теребя нитки, торчащие по краям обрезанных джинсовых шортов, она говорит:

– У Трины ведь отличная фигура.

– Не начинай, Крис!

– Я о том, что хотела бы иметь такую фигуру в ее возрасте.

– Она не такая уж и старая.

– Все равно. – Крис прихорашивается. – Если я открою окно, можно здесь покурить?

– Ты знаешь ответ на свой вопрос, Кристина.

Она дуется, но только для вида: знала, что я не разрешу.

– Фу, отношение к курильщикам в Америке бесит. Это тупо.

С тех пор как Крис собралась в Коста-Рику, ей нравится ругать все американское. Я до сих пор не могу поверить, что она уезжает.

– Ты правда не пойдешь на выпускной? – спрашиваю я.

– Правда не пойду.

– Ты будешь об этом жалеть, – предупреждаю я. – Будешь работать на ферме в Коста-Рике, внезапно вспомнишь, что не пошла на выпускной, и ощутишь бесконечное сожаление, а винить будет некого.

Смеясь, она говорит:

– Я очень в этом сомневаюсь!

Крис уходит на работу, а я перебираюсь на кухню с ноутбуком, смотреть на платья для подружек невесты и для выпускного. Папа и Трина возвращаются с улицы, где руководили разгрузкой. Я изображаю, что делаю уроки, чтобы меня не попросили помочь. Хитрая Китти уже пару дней не попадается им на глаза, и я жалею, что не последовала ее примеру.

Папа наливает себе стакан воды и вытирает пот со лба.

– Тебе действительно нужна эта беговая дорожка? – спрашивает он у Трины. – Она даже не работает как следует.

– Она нормально работает.

– Ни разу не видел, чтобы ты ею пользовалась, – говорит папа и залпом допивает остатки воды. Трина хмурится.

– Это не значит, что я ею не пользуюсь. Просто не при тебе.