дирижирования и больше я этим заниматься не буду.

На передачу телефонного номера посла рассказал, что это не пер вое предложение со стороны власти на контакты. Несколько недель тому назад ему в Париже позвонили из советского посольства и попросили прийти. Боясь, что задержат, он сообщил французам. Тогда Миттеран предоставил ему свою президентскую машину, на которой он и поехал в родное посольство. Это было сделано для того, чтобы машина ждала его у входа. Президентский автомобиль может стоять без ограничений в любом месте.

Посол предложил Славе передать всю приобретенную им «недвижимость» Советскому Союзу и всей семье возвращаться домой. Слава сказал, что он готов это сделать сразу же, как только в газете «Правда» будет опубликовано, что Ростропович не предатель и не враг. На том благополучно покинул родное посольство…

Кстати, завтракали с легким вином. Когда официант открыл бутылку и дал Славе как главе стола вино пробовать, он, глотнув, сказал с присущей ему необыкновенной легкостью и обаянием: «Сейчас я буду вы…аться, как будто я в этом что-то понимаю!» – выпили.

* * *

Слава зашел к себе в номер и взял виолончель. Пока ехали в машине, он рассказал, какая это виолончель необыкновенная, на ней есть какой-то знак от Наполеона. Репетиция происходила в зале, производившем впечатление вполне концертного, но находившегося в обыкновенной гимназии. По коридорам болтались мальчики и девочки, громко, весело и чрезвычайно свободно себя ведущие. Тут же, в расширении коридора, стоял большущий автомат, выдающий кофе, чай, какао, молоко и другие напитки, без каких-либо монет, а только нажатием кнопки, что они и делали. Очень просто, но нас, советских, впечатлило!

Никогда эту репетицию не забуду! Наверное, этот датский оркестр был не из первачей и Славе было вполне напряжно. Но как он с ними разговаривал и показывал! Как добрейший и ласковейший даже не учитель, а отец или брат: «Маэстрочко… – а дальше по-английски или немецки, – здесь чуть-чуть, вот так!» Главной была интонация, и на наших глазах происходило чудо: лица музыкантов становились вдохновенными!

Я по природе несентиментальна, но меня прошибла слеза…

В перерыве репетиции Слава сказал: «Пойдем, позвоним послу». В коридоре гимназии будка с прямым, без монеток, телефоном. Слава набирает, представляется, его сразу соединяют с послом. Мы с Зямой стоим рядом и все слышим. Слава: «Нет, нет, завтра утром я не могу, у меня завтрак с подругой. Какой? Она здесь королевой работает. Завтра вечером у меня концерт, а сегодня вечер свободный, иду на спектакль образцовцев. Сейчас? Кончу репетицию и приеду». Выходит, спрашивает, все ли мы слыхали, и говорит, что думает, что и посол поедет на кукол. Выходим после репетиции, Слава протягивает мне виолончель и говорит:

– Завезешь в гостиницу, отдашь, а в номер они отнесут.

Я в панике:

– А вдруг что случится? Она же такая бесценная!

Он:

– Именно поэтому так застрахована, что не бойся!

И действительно, Слава приезжает вместе с послом на «Необыкновенный концерт». Заходит к Зяме в гримерку, посол идет к Образцову. Слава: «Ты с какой группой здесь, с которой был в Новосибирске? Да? Тогда пойду поздороваюсь с девочками».

На следующий день у Зямы спектакль, а мы с переводчицей Валей Цирлиной и четой Образцовых едем в концертный зал «Тре-фалк» («Три сокола») на Славин вечер. Мы с Валей (она, я забыла сказать, двоюродная сестра моей самой близкой подруги Иры) сидим в первом ряду бельэтажа, сбоку, а в центре этого ряда сидит королева. Рядом с ней, наверное, близкие и охрана…

Что играли, не помню, но успех оглушительный. В антракте хотела зайти к Славе, но сказали, чтобы зашла после концерта, так как «сейчас он принимает королеву». Финал оглушительный в прямом смысле: аплодисменты длятся минут пятнадцать, королева аплодирует стоя и, естественно, весь зал вместе с ней.

За кулисами через несколько человек подхожу к Славе, целуемся, прощаемся, он на ухо мне шепчет: «Хочу домой, увидимся».

Но увиделись мы не «дома», а на его концерте в Вашингтоне, потому что вскоре после возвращения из гастролей в Париж он был лишен нашим замечательным руководством советского гражданства… Жуть!

Мне кажется, что ни у кого не было столько изменений во власти, даже у французов, сколько их было у нас. Сейчас, когда я вспоминаю Ростроповича, то в глазах у меня картинка: Слава, заснувший в Белом доме, сидя, с автоматом в руках. А на старинной московской улице Остоженка великолепный Центр Галины Вишневской…

Хочется, чтобы изменения были только такими, но пока что – увы! Надеюсь на чудо…

Называю наше время эпохой неосталинизма. К большому сожалению, многие, исходя из реальности, со мной согласны. Думаю, моей семье повезло, что сегодня я такая сильно немолоденькая. Они не догадываются: наделала бы много не подходящих времени поступков, будь я молодой. Все время стыдно. И страшно!

Не устаю повторять: я счастливый человек, потому что (конечно, все субъективно) счастье – это люди. А стольких совсем простых, никому не известных, но и знаменитых, с именами – подарила мне судьба. Не просто видеть их, слышать, читать, но и быть знакомой, общаться!

Например…

Глава 27

Александр Трифонович Твардовский

Встреча на вернисаже Ореста Верейского. – Общение на даче. – Твардовский слушает стихи Пастернака. – «А у вас не осталось на донышке?» – Поэт.

Не знакомство, а экзальтированный всплеск с моей стороны. Объясняю: в Музее изобразительных искусств вернисаж нашего друга художника Ореста Верейского; мы с Зямой стоим у крайней колонны музея, а к другой крайней подходит Твардовский. Незадолго до этого, еще в «Самиздате», нами прочитан «Теркин на том свете». Совершенно импульсивно, не говоря Зяме ни слова, бегу между колонн к Александру Трифоновичу. Подбежав, поднимаюсь на цыпочки и целую в щеку, произнося: «Спасибо вам». Отерев рот тыльной стороной ладони, он целует мне руку и, наклонившись, щеку. Бегу обратно к обалдевшему, но, как ни странно, одобрившему меня Зяме.

Александр Трифонович Твардовский

* * *

Живем в Пахре, еще в снятой времянке. Часто бываем у Верейских. Там и знакомимся по-настоящему с Твардовским, который тоже у них часто бывает. В момент знакомства умираю от страха: вдруг он вспомнит, глядя на меня, ту экзальтированную дамочку. Обошлось…

Начали общаться самостоятельно, он заходил к нам, мы бывали у гостеприимной, хлебосольной Марии Илларионовны. Были даже однажды свидетелями «семейного» разговора: Мария Илларионовна дала какую-то оценку, не помню чему, а Александр Трифонович прокомментировал это