— Почему? — тут же спросила Гретель.

Гензель метнул в сестру яростный взгляд, принуждая к молчанию. Совершенно напрасный, разумеется: Гретель была тихоней лишь до тех пор, пока не слышала того, что ее интересует. После чего вопросы могли сыпаться из нее бесконечно. А единственное, что ее интересовало по-настоящему, всегда была геномагия.

Услышав вопрос, геноведьма зачем-то стала разглядывать свою ладонь, точно колдовское зеркало, в котором сейчас отражалось что-то в высшей степени важное.

— Нашим миром правит кровь, — сказала она и, увидев непонимание на лице Гретель, пояснила: — Так уж повелось. Навеки утратив исходную генетическую культуру человека, мы возносим на престол тех, у кого в теле минимальный генетический брак, и насмехаемся над теми, к кому судьба была не столь благосклонна. Тот, кого череда хромосомного наследования наделила всего четвертушкой процента генетического дефекта, становится королем. А тот, кто человек едва ли наполовину, никогда не поднимется из черни. Кровь правит судьбами мира.

Геноведьма говорила мягко и мелодично, почти торжественно, однако чуткое ухо Гензеля выделяло в ее словах звенящие нотки едкой иронии.

— Это я знаю. — Гретель тряхнула головой. — Но почему геноведьмы не живут вместе с людьми?

Геноведьма улыбнулась ее детскому нетерпению. Еще недавно она казалась Гензелю юной, может, лишь лет на десять старше него. Но улыбка, которая была адресована Гретель, была зрелой и немного горькой улыбкой взрослой женщины.

— Потому что мы, геноведьмы, творим чары вовсе не для того, чтоб разделять королей и свинопасов. Законы геномагии, на которых зиждется сама жизнь, открывают перед нами целый мир — жуткий, захватывающий и волшебный. Мир, в котором царит поэзия плоти, в котором клетки — самый послушный материал, а человек — всего лишь совокупность протекающих процессов. Мы — бесстрастные ученые, первооткрыватели и следопыты этого мира, а не лощеная дворцовая прислуга. Нам безразличны человеческие страхи и предрассудки — это всего лишь пыль на том стекле, что разделяет нас и мир геномагии. Поэтому великородные короли и герцоги готовы обласкать своим вниманием любого генофокусника с ярмарки, лишь бы умел превращать цыплят в фазанов, нас же, истинных хозяев геномагии, гонят со своих земель псами.

Гензель ничего не понял, но, кажется, поняла Гретель.

— Кровь, — сказала она утвердительно, хоть и негромко. — Все дело в крови.

— Умница. — Геноведьма печально улыбнулась, разглядывая содержимое давно опустевшего стакана. — Кровь. Всегда одно и то же. Для них, венценосных кретинов в золоченых мантиях, кровь — не просто биологическая жидкость, бегущая в наших сосудах и разносящая по телу лейкоциты и тромбоциты. Кровь для них — источник не только кислорода и питательных веществ, но и власти. Они кичатся друг перед другом чистотой своей крови и ее близостью к идеальной генетической линии Человечества Извечного и Всеблагого. На самом же деле кровеносная система даже самых коронованных особ представляет собой дрянную и запущенную канализацию, в которую поколениями сливались яды, токсины и помои. Потому они и боятся нас. Знают, что их лелеемый фенотип для нас прозрачен, как хрусталь, что за всеми ухищрениями их придворных медиков и геношарлатанов мы, геноведьмы, всегда видим истинную суть.

Гензель онемел, прикусив язык. То, что произнесла геноведьма, было не просто кощунством, это было самым ужасным святотатством из всех, что он мог представить, даже в ушах на миг загудело. Скажи геноведьма что-то подобное в Шлараффенланде — уже билась бы в руках анэнцефалов из городской стражи. Но здесь, в сердце Железного леса, им неоткуда было взяться.

Геноведьма наконец отставила пустой стакан и вздохнула:

— Вы даже не представляете, зверята, какое месиво подчас бурлит в монарших венах! Сплошь следы генетического вырождения, инцестов, запрещенных зелий, операций и подлога. Те, кто носит золотую корону и строит из себя человека чистой генетической культуры, частенько подвержены бесчисленному множеству невидимых пороков, которых со стороны и не рассмотреть. Но для опытных геноведьм они тайны не представляют. Потому в пыточные подвалы нашу сестру приглашают чаще, чем в тронные залы. Знать очень трепетно бережет свои больные мозоли.

«Неправда!» — хотелось крикнуть Гензелю, но он заставил себя механически откусить очередной кусок. Геноведьмы лживы, всем известно. Ничего на свете они не любят так, как обмануть доверчивого ротозея, чтобы потом обрушить на него жуткое и страшное проклятие. Главное, чтобы на эти рассказы не повелась Гретель. Она, конечно, по-своему умна и осторожна, но она все-таки десятилетняя девчонка, да еще и увлекающаяся генетическими фокусами, то-то заглядывает в рот геноведьме…

— За пределами дворцов геноведьм тоже не очень-то жалуют, сказал Гензель, надеясь резкостью тона пробудить сестру от того транса, в который она медленно впадала. Тщетно: огромные прозрачные глаза даже не моргнули. Устремленные на хозяйку живого дома, они впитывали, казалось, каждое произнесенное ею слово.

Геноведьма несколькими легкими движениями оправила складки на платье. Если зрение и воображение не подводили Гензеля, под тонкой черной тканью скрывалось тело, не менее прекрасное, чем лицо. Изящно очерченные плечи, удивительно тонкая талия, плоский, как на старых церковных иконах, живот. Впрочем, об этом Гензель старался на всякий случай не думать, чтобы не навлечь на себя гнев хозяйки дома. Всем известно, геноведьмы запросто читают мысли…

— У простых людей мы тоже не в почете, — сказала геноведьма, непонятно к кому обращаясь — к Гензелю или Гретель. — Как раз простые люди чаще всего норовят проткнуть нас вилами или заживо похоронить, набив рот освященной землей. На то есть причина. Ходят слухи, это из-за нашего коварства и злопамятности. На самом же деле… Ох, зверята лесные, на самом деле нет ничего более омерзительного, жадного и наглого, чем те самые простые люди. Это они приходят к геноведьме и предлагают ей отдать своего первенца на опыты в обмен на наложение повышающих потенцию геночар. Это они жаждут обменять нелюбимую падчерицу на курс омолаживающих зелий или удаление лишней груди. Это они отчаянно торгуются, пытаясь выгадать себе хоть малейшее преимущество, при этом не считая зазорным обмануть ведьму и оставить ни с чем, а то и швырнуть ее при случае в костер. Люди жадны и злы, вам еще предстоит в этом убедиться.

Гензелю окончательно перехотелось есть. Сладкое мясо стало казаться ему излишне жирным и тяжелым, а кое-где вдруг стал мерещиться не забитый специями душок.

— Не бывает добрых геночар, — сказал он решительно, все еще пытаясь привлечь внимание сестры. — Любое вмешательство в генокод, из лучших помыслов или из корыстных, ослабляет общую генетическую линию Человечества. Выливает из нашей общей чаши те крохи человечности, что еще в ней остались.

Геноведьма рассмеялась. Смех ее неизменно оставался мелодичным, как и голос. Должно быть, ее голосовые струны походили на струны для арфы чистейшего серебра.

— Не слишком ли громкие слова для юной акулы? Где ты их услышал, дружок?