Этот текст – сбивчивый, рваный, столь не свойственный Кузнецову – искренний крик о том, что выстрадано и что хотят отобрать. Феномен Кузнецова порожден сталинской эпохой. Она выдвинула приоритетный тип людей, наиболее востребованный тогда. Он был ее романтиком и чернорабочим, с какого-то времени – фаталистом. Вызревшая готовность к смерти сопровождала его в кровавых акциях. Смерть в одиночку, не в атакующей цепи соотечественников, наверное, страшна еще больше. И без ненависти эта готовность к смерти была бы невозможна. Без ненависти и кровавые акции были бы невозможны. А ненавидеть он научился еще с довоенных лет. Ненавидеть без истерик. Эмоции, конечно, были, но прежде была осознанная, контролируемая ненависть. Это из глубин, устойчиво, потому и неотвратимо.

А в служебном документе гестапо это выглядело так: «Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив, в частности, генерала Ильгена. Во Львове «Зиберт» был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба этих немецких государственных деятеля были расстреляны неподалеку от их частных квартир… Во Львове «Зиберт» расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц…».

Вечером 5 февраля 1944 года гауптман Зиберт вместе со своим напарником Яном Каминским зашел в ресторан «Жорж». Лучший ресторан Львова подавлял обилием зеркал на голубых колоннах, художественно вылепленным потолком и пронзительным светом. Гудел пьяно зал. Свободных мест не было. Но им повезло, пожилой подполковник жестом показал на свой стол. Он оказался к изумлению Зиберта заместителем военного коменданта. Зиберт настолько понравился подполковнику, что тот пригласил его вместе со спутником заночевать у себя, в служебной квартире.

Девятого февраля Зиберт стрелял в вице-губернатора Галиции Бауэра и доктора Шнайдера. 12 февраля «пежо» Зиберта был остановлен постом фельджандармерии в 18 километрах от Львова по дороге на восток. К тому времени гауптмана искало гестапо и полевая полиция – им была дана ориентировка на террориста в немецкой форме. За ним охотились и украинские националисты, которые не могли простить ему своих вожаков, расстрелянных руками гестаповцев – историю с бумажником они не забыли.

Роковая ошибка Кузнецова была в том, что он уходил на восток. Если бы на запад, в Краков, как было оговорено с командованием в качестве варианта, все могло быть иначе. Но он слишком уверовал в свою звезду.

Оторвавшись от полевой полиции, проплутав несколько суток в лесу, Кузнецов, Каминский и их водитель Белов вышли к селу Боратин – гнезду бандеровских банд. Роковая ошибка Медведева была в том, что близ этого села он определил местонахождение разведгруппы для связи с Кузнецовым.

О том, что произошло дальше, в свое время мне рассказывал подполковник Николай Иванович Струтинский, соратник Кузнецова по боевым делам. После войны он работал в Управлении КГБ Украины по Львовской области, и в конце 50-х годов занимался выяснением обстоятельств гибели своего товарища и командира.

Измотанные, обессилевшие Кузнецов и его товарищи остановились в хате крестьянина Голубовича. Там их и накрыли бандеровцы. Их старший, сотник Черныгора, быстро смекнул, с кем имеет дело. Но Кузнецов до последнего мгновения управлял ситуацией. На столе под фуражкой гауптмана покоилась граната. И настал тот миг в переговорах с Черныгорой, когда Кузнецов рванул ее на себя.

Изувеченное тело Кузнецова бандеровцы закопали в низине близ села. Через неделю отступающие части немецких войск начали здесь копать окопы, возводить линию обороны. Тогда-то и обнаружили свежезакопанную яму и в ней труп в форме капитана вермахта. Разъяренный немецкий комбат отдал приказ спалить деревню. Умоляли крестьяне не делать этого и указали на банду Черныгоры, что осела в соседнем селе. Вскоре там орудовали немецкие пехотинцы, расстреливая в хатах всех застигнутых с оружием. Армия не могла простить подлое убийство своего офицера, да еще заслуженного воина, кавалера двух Железных крестов.

Спустя четыре года неизвестный подполковник Громов из центрального аппарата МГБ поставил официальную точку в оперативной судьбе Николая Кузнецова.

«Я, начальник 2-го отделения Отдела 2-Е 2-го Главного управления МГБ СССР подполковник Громов, рассмотрев материалы на агента «Колонист», личное дело № XX, и найдя, что агент «Колонист» был завербован в 1932 году Коми-Пермяцким ОКР Отделом НКВД для разработки группы эсеров. В процессе работы использовался в ряде сложных агентурно-оперативных комбинаций. Во время войны был переброшен за линию фронта со специальным заданием наших органов, с которым успешно справился. Но в начале 1945 года был варварски убит (дата искажена: Кузнецов, как известно, погиб в феврале 1944 года. – Э.М.) украинскими националистами. Постановил: агента «Колонист» из сети агентуры исключить как погибшего в борьбе с немецкими оккупантами».

Агент НКВД Николай Хохлов был происхождения пролетарского, то есть из рабочей семьи. Очень приветствовалось в те времена. Но он еще и натура артистичная, с авантюрной жилкой арбатской закалки. Арбат в Москве что Ростов или Одесса в России. В арбатской компании ценили манеры, повадки, приколы. Хохмачей любили, притворщиков лупили, придуривающихся обожали. Хохлову удавалось придуриваться натурально.

Мосфильмовские киношники знали, где искать кадры для массовки – на Арбате. Там и нашел Хохлова помощник режиссера Якова Протазанова. Предложил попробоваться на роль в фильме «Сумерки». Да недолго радовался. Удачную пробу увидели конкуренты из другой съемочной группы, которая снимала фильм Сергея Юткевича. Они и увели Хохлова из-под носа Протазанова. Так в пятнадцать лет засветился Хохлов на кинопленке. И тогда его одолело желание стать режиссером.

Поздним вечером одного из последних дней июня 1940 года счастливый Хохлов лихо плясал в кругу сверстников на выпускном школьном балу. Прощай, школа!

А назавтра он поехал в институт кинематографии и отдал документы в приемную комиссию. Узнал – конкурс в этот раз больше, чем в прошлом году. Экзамены он, в общем, выдержал. И творческий, и по школьным предметам. И комиссии понравился. Фактура, подходящая для актерского дела: статен, лицо запоминающееся, сочетание светло-рыжих волос и серых глаз сразу выводят на амплуа «честного» героя-любовника или социального героя. Но поступал-то он на режиссерский факультет, актерского еще тогда в институте не было. «Проклятый» конкурс! Не хватило каких-то полутора-двух баллов. Когда забирал документы, известный кинодеятель, что входил в приемную комиссию, сочувствуя, сказал: «Молодой человек, мы вас запомнили, приходите на следующий год. Хотя вы больше «актер», чем «режиссер», но кино – такая «прорва», что каждый чего-то найдет».

Но год-то надо было на что-то жить, не нахлебником же на шее отца и матери сидеть. Весь август думал, куда податься: на завод – учеником, в магазин – продавцом, а может, в ресторан – официантом?