Тимур подошел к Исфагану готовым к войне, но без желания начинать ее. Эмир помнил просьбу покойного шаха, но был возмущен, что Музаффары безо всякой причины содержали под стражей его посла. Он несколько лет следил за их раздорами и решил отправиться туда, пополнить свою казну.

Его вышли приветствовать исфаганскпе вельможи во главе с дядей Зайн-аль-Абайдина. Получив подарки, они сели на ковер эмира, и началось обсуждение судьбы Исфагана.

— Если будет уплачен выкуп, — сказал Тимур, отметя завесу учтивости, — людям будет дарована жизнь, а город избавлен от разграбления.

Соглашение о выкупе было достигнуто — Музаффары прекрасно отдавали себе отчет, что войско такой численности не отправится за тысячу миль, дабы возвращаться с пустыми руками. Они попросили прислать для получения денег уполномоченных, и от каждой тысячи в каждый квартал города отправились беки. Во главе их был темник одного из туменов.

На другой день Тимур совершил торжественный въезд в город, проехал с пышностью по главной улице и вернулся в свой лагерь, поставив стражу у городских ворот.

Все шло благополучно до злосчастного вечера. Семьдесят тысяч воинов около двух месяцев шли, не видя никаких развлечений, и теперь жадно поглядывали на огни Исфагана. Те, кто был расквартирован в городе, слонялись по базарам, и многие их товарищи в лагере выдумывали причины отправиться туда. Все больше и больше татарских воинов просачивалось в город, в духаны.

О том, что последовало за этим, повествуется по-разному. Похоже, самые буйные персы объединились под предводительством кузнеца. Ударил барабан, и послышался крик — призывный возглас ислама:

— Эй, мусульмане!

Люди вышли из домов, на улицах образовались толпы. Между ними и до сих пор мирными татарскими воинами сразу же началось сражение. В одних кварталах уполномоченных Тимура защитили более здравомыслящие жители, в других они были перебиты.

Начав кровопролитие, толпа не могла остановиться. Очистив от татар улицы, она набросилась на стражников у ворот, изрубила их в куски и заперла ворота.

Узнав об этом наутро, Тимур пришел в лютое бешенство. Погибло около трех тысяч татар, в том числе один любимый военачальник и сын Шейх-Али-багатура. Он приказал немедленно идти приступом на стены. Персидские вельможи в его лагере пытались выступить посредниками, но остались неуслышанными. Поигравшей в войну толпе теперь предстояло обороняться.

Однако татары взяли ворота штурмом, и Тимур устроил резню, велев каждому из своих воинов принести голову перса. Те кварталы города, которые не присоединились к мятежу, оставили в покое, были предприняты попытки защитить почтенных людей, духовных и светских. Горожан выискивали повсюду. Бойня длилась целый день, а тех несчастных, что бежали в темноте через стены, наутро преследовали по следам на снегу и рубили.

Многие воины, не желавшие принимать участие в этой резне, покупали головы у других. Хроника сообщает, что вначале за голову просили двадцать динаров, затем, когда они появились почти у всех, голова стала стоить полдинара, а дотом вообще ничего. Эти зловещие трофеи сперва разложили на городских стенах, потом из них построили башни на главных улицах.

Таким образом погибло семьдесят тысяч исфаганцев, если не больше. Заранее это побоище не планировалось. Тимур был вынужден отомстить за смерть своих людей; но столь жестокой мести никто не мог предвидеть. Испуганные музаффарские правители притихли и сдались — все, кроме скрывшегося в горах Мансура.

Шираз и остальные провинции уплатили выкуп беспрекословно; имя Тимура упоминали в кутбе, или публичной молитве, за правителя, и он дал каждому музаффариду властные полномочия, скрепленные тамгой, или красным отпечатком ладони. Теперь они были его управителями, он их владыкой. В сущности, иранские земли принадлежали им, но по его милости. Он знал, что иранцы обложены слишком тяжелым налогом, и снизил его.

А в Ширазе, гласит предание, эмир велел привести к себе Хафиза, прославленного поэта, персидский лирик предстал перед завоевателем в рубище, символизирующем нищету.

— Ты написал стихи, — сурово спросил Тимур, — звучащие так:

«Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо — Бухару!

А в благодарность жажду родинки и взгляда?»

— О повелитель царей, — ответил поэт, — это мои стихи.

— Самарканд я взял саблей, — неторопливо заговорил Тимур, — после долгих лет борьбы; теперь свожу туда великолепные украшения из других городов. Как же ты отдашь его какой-то ширазской девке?

Хафиз заколебался, потом улыбнулся.

— О эмир, смотри, в какое жалкое состояние я впал из-за этого мотовства.

Находчивый ответ понравился Тимуру, и он отпустил от себя Хафиза более богатым.

В Самарканд с Тимуром отправился не один из иранских поэтов. Но южные саки досадили ему. Мираншах, его третий сын, был всегда своевольником, пьяницей и маловером — в минуту опасности довольно храбрым, но чрезмерно жестоким. Лишь в войске, под началом Тимура, он держал себя в рамках.

Со временем Тимур отдал в управление Мираншаху прикаспийские земли, однако через год, возвратясь из похода в Индию, узнал, что его сын почти безумен. Татарские беки доложили о его сумасшедших выходках в больших городах — разбрасывании сокровищ из окон толпе, попойках в мечетях. Объяснили, что Мираншах перенес падение с лошади и вскоре после этого начал говорить: «Я сын повелителя мира. Неужели мне нечем тоже оставить по себе память?»

И стал отдавать приказы сносить дворцы и приюты в Тебризе и Султании. Слово Тимурова сына являлось для татар непреложным законом, и начались разрушения, за ними последовали еще более дикие капризы. По его распоряжению останки знаменитого персидского философа вырыли из могилы и перезахоронили на еврейском кладбище. Разум Мираншаха был помрачен огнем вина и ядом наркотиков.

— Нет, — сказали беки, — его поразил Аллах — ведь он при падении с коня ударился головой о землю.

Когда они ушли, к воротам тимурова дворца подошла женщина. Без сопровождающих, под вуалью, в темной одежде. Но одно лишь произнесенное шепотом слово открыло ей двери, заставило стражников почтительно склониться, а смотрителя дворца поспешить к Тимуру.

— Тебя хочет видеть ханская дочь, — сказал смотритель, — с глазу на глаз.

В таком виде к Тимуру явилась Хан-Заде — вдова его первенца, Джехангира. Она поспешила в его покои и с нетерпением ждала, когда все уйдут. Черные траурные одежды подчеркивали красоту ее лица, когда, отбросив вуаль, она бросилась ему в ноги.

— О эмир эмиров, — воскликнула она, — я приехала из города твоего сына, Мираншаха.

Она, хитростью спасавшая родственников, которых давно уже разметала татарская буря, дерзко говорила с завоевателем. В голосе ее звучало торжество, которого она не осмеливалась выражать в словах. Со своими приближенными и собственным двором она поселилась в одном из городов Мираншаха. Увещевала Тимурова сына, когда его безумный нрав стал пагубным. Несмотря на сопротивление ее приближенных, Мираншах взял Хан-Заде в свой дом. Насытил ее красотой свою безумную страсть. А потом стал осыпать вдову брата незаслуженными упреками.