– Нормально, спасибо, – кивнул тот.

– Мы с Хлоей собирались попозже сходить в деревню, поглядеть, как там, да? – Рупс улыбнулся Хлое и властно положил руку ей на плечо.

– Я пас, спасибо. У меня голова болит. Увидимся позже. – Алекс резко повернулся и исчез в доме.

Джулз нахмурилась.

– Чтой-то с ним?

– Все в порядке, – ответила Хелена.

– Этот паренек всегда был странным, да? Обязательно поговори с ним насчет пансиона, Рупс, подбодри его. Он очень нервничает, бедняжка.

– Ага, мы оба подбодрим, да, Хлоя? Не беспокойся, Хелена, предоставь это нам, – надул щеки Рупс.

– По-моему, я слышу машину. – Вскочив, пока ее не стошнило в бокал, Хелена пошла навстречу Уильяму с младшими.

17 июля 2006 года

О горе мне, горе!

Я просто сосчитал, сколько дней этот поганец проведет здесь, потом я сосчитал, сколько это часов, и через один миллион двести девять тысяч шестьсот секунд он…

СГИНЕТ.

Две недели, целых две недели Рупс будет помыкать Хлоей, касаться ее идеальной кожи и выдавать шутки, которые даже не смешные, и однако она смеется.

Не может же он ей нравиться, да? Он дуб дубом, если не сказать больше. Я думал, утонченные, умные женщины вроде нее предпочитают мужчин с мозгами, а не ходящие вразвалочку груды высокомерных, примитивных мускулов.

Сегодняшний ужин был сущим адом. Рупс постарался сесть рядом с ней, фирменные солнцезащитные очки по-прежнему на голове, как девчачий ободок для волос, несмотря на кромешную темноту.

И считает, что он (как Хлоя говорит с пугающей регулярностью) ТААКОЙ клевый.

А еще этот его смех: громкий, давящийся звук, словно он поперхнулся орехом и пытается откашляться. Его кадык трясется совершенно отвратительно, а шея и лицо становятся ярко-красными, словно он перепил портвейна.

Я ревную, потому что у него есть кадык?

Потому что он на шесть футов выше меня?

Потому что Хлое он, похоже, нравится?

Да! Да! Да!

Бью кулаком подушку, потом заглядываю под нее и понимаю, что я только что ударил по лицу Би. Целую наполнитель там, где когда-то был нос, и прошу прощения. Беру его маленькие серые лапки в мои маленькие коричневые.

– Ты мой единственный друг, – говорю очень серьезно. Он не отвечает, но ведь он никогда не отвечает, потому что он неодушевленная старая тряпка, набитая ватой.

Когда-то я верил, что он настоящий. Я сумасшедший? Мне часто кажется, что да. Но, с другой стороны, что есть здравый ум? Это белобрысый молодчик, который знает, как убалтывать девчонок? Если так, лучше быть мной…

Наверное.

Я понимаю, что не умею болтать о пустяках, и это недостаток – чувствовать себя неспособным общаться. Возможно, мне следует удалиться в один из тех монастырей, где монахи дают обет молчания. Это подошло бы мне во всех отношениях.

За исключением того, что я не верю в Бога и не хотел бы носить платье.

Мне кажется, папа тоже невысокого мнения о Рупсе, а это уже что-то. Папа одергивал его пару раз, когда Рупс молол чушь за столом, и поправлял его ошибки в географии. «Нет, Рупс, Вильнюс находится не в Латвии, это столица Литвы». Я чуть не расцеловал старика, когда он это сказал. Хотя лично меня удивило, что Рупс хотя бы знает, что Вильнюс – это город, а не какой-нибудь знаменитый футболист, получающий безумно высокую зарплату.

Вообще говоря, он всего на четыре месяца старше меня, а кажется, полагает, что уже вступил в многочисленные ряды взрослых и им будет интересно, что он говорит. Дело в том, что это поощряет его брутальная матушка. Она ловит каждое его слово и совершенно не обращает внимания на бедняжку Виолу, которая оказалась довольно милой. Ей почти одиннадцать, так что она всего на пару лет младше меня, хотя кажется гораздо моложе, больше похожа на Имми и Макса.

Я всегда любил маленьких детей. Мне нравится, как они ни с того ни с сего задают необычные вопросы. Похоже на меня, только я теперь научился задавать их, не произнося вслух.

И она умница, Виола. Сегодня за ужином призналась мне, что недолюбливает лошадей. И это ужасно досадно, потому что ее мать настаивает, чтобы она ездила верхом каждый божий день, и заставляет участвовать в соревнованиях, расчесывать гривы и чистить щеткой надкопытья, чем бы эти надкопытья ни были.

Джулз напоминает мне лошадь. У нее огромные зубы и большой нос, и мне бы очень хотелось вставить удила ей в рот, чтобы заткнуть.

Как бы то ни было, все это не приближает меня к решению главной проблемы: как сказать Хлое, что я ее люблю.

Сегодня вечером она заговорила со мной разок. Спросила:

– Тебе уже лучше, Алекс? – и это было волшебство. Она сказала это с чувством, с полной концентрацией, сделав ударение на «тебе». Что, конечно, должно что-то значить.

Разумеется, я не мог ответить из-за этой хрени с моим ртом, отказывающимся работать в ее присутствии, но, по-моему, я неплохо кивнул. Если я не могу с ней толком заговорить, как сообщить, что я считаю самой чудесной девочкой на свете?

И в этот миг мой взгляд падает на коричневый конверт, полный любовных писем, лежащий у меня на кровати. Потом на «Собрание стихотворений» Китса на книжной полке надо мной.

И я прозреваю.

– Солнышко, к дому идет умопомрачительнейшего вида мужчина. – Сэди нашла Хелену и Уильяма на кухне – те накрывали завтрак.

– Значит, это Алексис, – пробормотал Уильям.

– Кто?

– Старый друг Хелены.

– И ты молчала, дорогуша! – сказала Сэди. – И что, он местный? Холостяк?

– Да и да. Он живет в деревне в нескольких милях отсюда, и он вдовец.

– Жизнь налаживается. Мне пригласить его на террасу? Предложить кофе? Массаж всего тела?

– Почему бы нет? – пожала плечами Хелена.

– Хо-ро-шо. Только сбегаю мазну помадой. Я мигом.

– Сэди неисправима, – улыбнулся Уильям. – Но я ее люблю. Больше, чем некую другую женщину, в данный момент находящуюся под этой крышей.

– Джулз несколько… подавляет. Хотя она не нарочно.

– Ты слишком добра. Джулз – настоящий Аттила, и прости, что навязал ее нам на две недели. У нее врожденный талант всегда говорить невпопад. Просто не представляю, как Саша терпит ее изо дня в день. Возможно, она потрясающе хороша в спальне, скачет, как настоящая кобылка. Ей ведь не привыкать, – фыркнул Уильям. – Вчера вечером она до смерти мне надоела охотничьими мартингалами и трензелями.

– Когда я спустилась вниз утром, она сказала, что переложила все в кладовой и убрала все в холодильник и морозилку, что оставлять еду на полках было опасно для здоровья, – сказала Хелена. – Я пыталась объяснить насчет холодильной установки Ангуса, но она объявила, что не хочет подвергать себя или своих детей риску кишечной палочки или сальмонеллы.