далек от двора. Настроение императрицы и ее желание осчастливить любимца покойного дядюшки за мой счет непредсказуемы абсолютно.

Пимен был прав — передо мной предстала цирковая лошадь в завитом парике. Цвета костюма сочетались плохо, шитье на кафтане и камзоле было чрезмерным и резало глаз, особенно в отблеске пары тусклых свечей, а несоразмерные пряжки придавали дьяку вид клоуна. Я невольно вообразила Воронина в одежде коллеги по посольскому приказу: традиционный наряд, может, и старит, но он скромнее, комфортнее и с большим вкусом, чем эти попытки в шик-блеск-красоту. В руках дьяк держал треуголку с плюмажем.

Мне захотелось подбить ему глаз и усадить на плечо попугая.

— С чем пожаловал, дьяк сыскного приказа? — я наклонила голову, бесцеремонно разглядывая Воронина. Он, как ни странно, потупил взор, с чего бы с ним подобные перемены?..

— Злодея ищем, боярыня Головина, — Воронин поклонился и на этот раз выдержал мой взгляд.

— Ведаю, — усмехнулась я. — В моих покоях. На женскую половину зайти посмели. Что же, вдова, дьяк, и заступника не имеет? Или я не боярыня вовсе? Или мне к владычице хода нет? — продолжала я с вызовом.

— Боярыня, матушка. — Он снова потупился. Ты меня обокрал, человече государев, и теперь пришел повиниться, или пару девок моих обесчестил? — Как есть боярыня. Пришел я сказать: найдем злочинца и покараем.

— Любо, — кивнула я. — Усердие твое похвально. Нашел что, дьяк, или так, чтобы я ее императорскому величеству челобитную на тебя не подала, проведать зашел?

Запас пафосных слов, приличествующих эпохе и моменту, и без того ограниченный, у меня стремительно иссякал. Пришлось замолчать и выжидательно уставиться на дьяка, который нет-нет да и зыркал в сторону…

Я увидела, куда он постоянно посматривает, и лишь многолетняя закалка позволила мне сохранить внешнюю бесстрастность. Какого черта ты, дьяк, косишься на сундук, каким медом тебе там мазано? Или ты отыскал то же, что и я, только раньше? Следы чернил на книге? Ах ты сукин сын…

— Ну, — повелела я и села так, чтобы гипнотизировать сундук Воронину оказалось несподручно — или он должен был каждый раз сворачивать шею. Вот что я и сама бы сделала с удовольствием — свернула ему шею, потому что толку от этого сыскаря — с гулькин нос, а вреда может выйти немерено. — Рассказывай, дьяк, послушаю тебя.

— Не гневайся, боярыня Головина, обыскал я твои палаты, — Воронин повернулся ко мне лицом, и не то чтобы его всерьез обеспокоила невозможность таращиться на сундук. — Искал я, что князь светлейший велел, а ему ее величество повелели. И не нашел.

— Что думаешь об этом, дьяк?

Соврет, конечно. Он не совсем дурак, чтобы со мной откровенничать. Но притворяется плохо, его подмывает рявкнуть на меня, а он будто просить явился и все это — предисловие. Нудное, непонятное, пнуть бы его, но нельзя, не поймут.

— Про казну помышляешь? — напрямик спросила я. — Что боярина Фадея Никитича за розыск расхитителя казны императорской жизни лишили?

— Так нет, — Воронин отозвался сразу и без затруднений, — боярин Фадей Никитич, да примут его Пятеро, указы о наказаниях да государевой службе писал. Где он, а где казна-то, ты, боярыня, верно, попутала.

Любопытно, значит, эта версия несостоятельна, раз мой покойный супруг занимался законотворчеством и к финансам и розыску отношения не имел. Но если он в своих указах зверствовал, может, месть? Люди любят.

— А мог его кто по злобе на указ какой жизни лишить?

Может, он даст мне наводку, что мог мой муж писать в тот вечер? Но зачем ему для этого была нужна я?

А что если, мелькнула у меня мысль, глупенькая с виду юная супруга и подавала боярину гениальные государственные идеи? Версия на грани фантастики, а дьяк, зараза такая, уверенно помотал головой.

— За что же жизни лишать, боярыня, когда он четвертование вымарал? — изумился Воронин. — Мол, то люто, просвещенной государыне негоже. А от ста плетей злочинец, может, и не помрет.

Супруга взяла и подослала убийц, скривила я губы в насмешке не то сама над собой, не то над сценариями блокбастеров. Чтобы помер, так гарантированно, а то сто плетей и впрямь переживет. Но мне за такой финал сериала не заплатят здесь ни гроша — а вот жизни лишить всяко могут.

— Так что, дьяк? — спросила я уже совершенно серьезно. — Меня вдовой оставили, дочь мою, боярышню Головину, сиротой. Фадей Никитич ее и не увидел и она отца не узнает. — А могла бы и не родиться вовсе. — Дом обыскал, челядь допросил. — Я об этом не знаю, но вдруг. И на сундук все равно обернуться пытаешься. — Говори, или велю тебя гнать, а владычице скажу, чтобы на дознание кого поопытнее поставила.

Кажется, я хозяйка положения, но именно: мне кажется. Мой не слишком уверенный напор для Воронина так, увертюра. Легко обмануться, черт возьми.

Мне бы больше понимания, какие вопросы вызовут у него отклик, а какие — недоумение, что могла знать боярыня, а что нет, и какие меры им здесь знакомы…

— Подозреваешь кого?

— Да как? — пожал плечами Воронин. — Челядь твоя знать ничего не знает, а допросить — указа такого нет.

Что?..

— Как это нет? — переспросила я.

— Так люди твои подневольные, — пояснил дьяк, смущенно хлопнув глазами. — Какой, боярыня, указ может быть, чтобы государев человек твою лавку разломал или, — все-таки снова сундук, — сундук порубил? На то только твоя воля быть может. Скажешь — так тому быть, а чинить увечья дворовым людям твоим без твоего слова не можно никак.

Ах ты…

— Скажи, кого подозреваешь, выдам его тебе, — сквозь зубы выдавила я, переварив его витиеватую реплику. То есть потащить на дыбу человека вольного — запросто, потому что таков указ государев, а отволочь к палачу дворового человека без воли хозяина уже никак. Вассал моего вассала на местный лад. И кем проще быть в это время?

Воронин застенчиво потоптался на месте, изображая черт его разберет что. Знаю, что тебе нужно, но ты туда без меня не сунешься, подумала я, и что ты скажешь сейчас мне в ответ, ответить тебе на такую провокацию надо!

Или не надо.

— Не затем я пришел, боярыня Головина, чтобы людей твоих на дыбу забрать, — наконец изрек он, зачем-то мне поклонившись. Перья шляпы изысканно подмели пол. — Просьба у меня.

— Ну проси, — ах, теперь и я в роли владычицы. Не то чтобы мне нравилось, когда меня о чем-то просили. Развращает это людей, все им мало становится.

— Отдай за меня боярышню Головину. Скажи, что отдашь, пришлю сватов.

Бесконечную секунду я молчала, пытаясь понять — я