Меншиков притушил слегка горячку, как-то отвлеченно побродил по стойлу.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ясачные сии люди — провидцы? И знают, что сотворится?

Должно быть, светлейший много думал и о делах придворных, и о наследовании короны, и о положении царствующей ныне Марты Скавронской и, как человек, не лишенный здравого рассудка и крестьянского заднего ума, понимал, что вокруг российского престола происходит беззаконие и он, Меншиков, приведя свою бывшую прачку на трон, сам и совершает это беззаконие. А как многоопытный военачальник и полководец, ясно осознавал, что любая промашка в диспозиции и недооценка супротивника рано или поздно приведут к поражению. Ища выгоды, он всякий раз испытывал судьбу и, верно, чуял, что она уже трещит по швам, как рубаха, из коей давно вырос.

От всего этого он жил с предощущением близкой беды, а посему жаждал знать грядущее, дабы ее вовсе избегнуть либо умалить.

— У чувонцев календарь есть, по коему возможно изведать будущее, — потрафил его желаниям Брюс. — Все там прописано: когда и какой царь придет, отчего умрет, с кем и когда война случится, солнечные затмения, чума, неурожай, голодные годы либо, напротив, изобильные. Кто же овладеет сей книгой, тот сам прозорливым становится и способен всякому судьбу предсказать.

— Ну так уж и прозорливыми! — усомнился Меншиков, дабы скрыть жаркий, перехватывающий дыхание интерес.

— А вот скажи мне, Алексашка… Марта уговаривала тебя Марию за Головина отдать?

Светлейший князь подпрыгнул:

— Ты откуда знаешь?! Кто сказал?

— От югагира и знаю, от Тренки. Так все-таки уговаривала?

— Вспомнила, Петр Алексеевич наказывал выдать за сего капитана, когда тот камень приплавил, — нехотя признался Меншиков. — Вот и вздумала исполнить волю его…

— И ты согласился?

— Под кондиции, то бишь с условием… Но ныне сватовства не будет! Отменено, Головин государыню ослушался!

— Суть в том, Александр Данилович, что ваш с Мартой сговор в тот же час стал известен чувонцу Тренке.

— Ужель и про то в календаре писано? — изумился, Устрашился и все же не поверил светлейший.

— Про то не писано. Говорю же: кто прочитает его от копки до корки, сам сделается провидцем. Тренка прочитал.

— Не знаю, что и думать…

— Покойный государь поручил мне добыть сей календарь, — невозмутимо продолжал граф. — Вот я и сговорился с югагиром выменять его на невесту для князя их, Оскола.

— Знать, Головин ныне отправился за сей книгой?

— И не только за ней. Петр Алексеевич опасался, как бы чувонцы, владея календарем и зная грядущее, не вздумали бы полякам уподобиться и престола поискать. Головину поручено выведать их замыслы и по возвращении донести соответственно. А невеста — единственный предлог войти в сношение с их князем и его присными.

Светлейший ботфорты подтянул и уж бросился было к двери, но вернулся:

— Ты не врешь, Яшка? Не морок ли на меня наводишь свой чародейский?

— Вот крест тебе!

— Добро! Пойду матушке-государыне скажу! После такого известия она уж всяко опалу с тебя снимет и примете честью. — И опять дернулся к двери и назад. — И про Екатерину там прописано?

— Имени ее не названо, — мстительно проговорил граф. — Но сказано: «Взойдет на престол женка гулящая и станет блуд творить великий. И погрязнут в разврате все ее присные».

— Сего сказать ей не могу! Хочешь, так сам, ежели снизойдет и примет! Погоди, а каков срок ее царствования, известно?

— Два года.

— Два?! Всего-то два?!

— От разгула да пития безмерного и примрет.

— Так писано?!

— Сие очевидно, Алексашка…

Меншиков ослабленно сел на край яслей, но через минуту встрепенулся, спросил с тоской:

— А кто же придет? Анна? Елизавета?..

— Отрок несмысленный да мстительный и за отца посчитается…

— Петр Алексеевич? — выдохнул князь и осел, осыпался в кучу, словно конские яблоки, — Так и сказано?

Ничего подобного Тренка не предсказывал, если не считать его слов про Марту Скавронскую, женку гулящую; Брюс все измышлял сам, ибо уж не мог удержаться и не отомстить Алексашке за отступничество. К тому же Петрова внука поддерживали Долгорукие — враги Меншикова…

— Сказано: второй царь, именем Петр; отец коего отцом и погублен, — подтвердил. — Мол, по правде все образуется, но не по кривде. Кто еще ныне отрок несмысленный с сим именем?

У светлейшего засвербило в носу, возможно, от навозного едкого духа, источаемого отовсюду, — у графа давно уж слезы наворачивались, поскольку он терпеть не мог сего запаха, и это тщательно скрывал.

Наконец светлейший чихнул, утерся платком и спросил то, что до сей минуты таил:

— Про меня сказано что в календаре?

Брюс ощутил мгновение истинной мести, однако проговорил бесцветно:

— Довольно и про тебя прописано.

— Ужель и имя мое названо?

— По именам означены только цари, иные по-другому…

— А как я назван?

— Парий из конского рода.

— Что сие означает?

— Париями чувонцы молодых простолюдинов именуют. По-нашему «парень» будет.

Меншиков верил! Ежели не до конца, то в любом случае пророческие слова графа западали не только в слух, а и в душу ибо зубами скрипнул, а зубовный скрежет суть глас души…

— Ты говоришь так, словно сам читал…

— Не довелось покуда… Со слов Тренки знаю.

— И что же мне напророчено?

— Как отрок несмысленный сядет на престол, так удалит тебя в дали несусветные. И быть тебе в опале до часа последнего.

Светлейший снес это стоически, разве лицо стекло книзу и повисло тяжелой серой каплей.

— Ложь, — по-шмелиному низко прогудел он. — Брешут твои югагиры!

— Должно быть, брешут, — подтвердил граф. — Или ошибаются. Но Тренка день и час смерти Петра Алексеевича угадал. И что схоронен будет спустя сорок дней, и что женка гулящая придет. И много прочих событий предрек. К примеру, как ты с Мартой сговорился Марию за Головина выдать…

И все же лицо Меншикова не сорвалось и не пало на пол унавоженный, ибо приходилось терпеть удары похлеще.

— Дай слово мне, что сии откровения останутся между нами, — вымолвил он жестко. — Распустишь молву — к императрице допущен не будешь до самой смерти. Поверь уж мне… И самого так опалю — власы трещать будут!

— Добро, светлейший князь, — легко согласился Брюс. — Мы с тобою суть товарищи старые…

Зажавши нос, Александр Данилович почти выбежал из денника и уже от порога прогундосил: