Ильяс-бей молча зашевелил губами. Иван нетерпеливо ждал, что же с них в итоге сорвется.

– От чьего имени говоришь ты, дерзкий?!

– От имени великого князя московского, великий! От имени того, кто уже перестал видеть в хане Амурате господина!

Подскакали нукеры. Иван напрягся. Одно слово эмира – и либо путы лягут на запястья, либо голова здесь же расстанется с телом! Либо…

– Сдерите с него шкуру и приготовьте запеченное мясо для всех моих друзей! – отрывисто приказал Ильяс-бей. – Давай немного проедемся, Иван, охота мне уже надоела.

Словно два близких друга, русич и татарин бок о бок отъехали от своей добычи. Жеребцы отмахивались от оводов длинными хвостами, взбрыкивали, порою желая перейти на рысь.

– Ты говоришь от имени вашего Алексия? – негромко вопросил татарин.

– От имени князя, владыки и всех ближних бояр, – ответил русич. – Они готовы хорошо заплатить тому, кто избавит степь от сумасброда-Мюрида.

– Сколько? – словно выстрелил Ильяс.

– Две тысячи рублей, – спокойно ответил Иван.

– Но я не могу сменить Амурата на троне, – едва не зарыдал эмир. – Я не чингизид! Законы наследия трона степь все еще блюдет!

– Мамай тоже не оглан. Но это не мешает ему уже долгое время быть первым за правым берегом Итиля! Посади послушного тебе хана, пусть он станет исполнителем твоей воли. Хотя бы того же Мир Пулад хана!

Ильяс-бей натянул поводья. Зло глянул на собеседника:

– Я вижу, вы там давно уже все просчитали?

– Деньги всегда счет любят.

– А если я велю своим нукерам связать тебя и бросить к ногам великого хана?

– Тогда я лишусь головы, а ты двух тысяч русских серебряных рублей, великий! И более никогда не сможешь приобрести их вновь. Кладовые Мюрида уже сейчас пусты, ему нечем оплатить вашу верную службу. Верно?

Эмир глубоко втянул свежий воздух волосатыми ноздрями и ничего не ответил. Подождав, Иван продолжил:

– Князь Дмитрий понимает, что тебе нужны будут деньги в самом начале. Он готов дать, поверив лишь на слово, триста рублей. Остальные – потом и втайне. Думай, великий!

Беглербек так и не ответил ничего до возвращения к остальным участникам охоты. Лишь у громадного костра, на котором запекались сразу два ободранных сайгака, он спросил:

– Нури-бей в курсе того, что ты мне сказал?

– Нет. Он просто мой друг и сделал то, что я попросил: взял меня с собой на охоту.

– Навестите завтра вечером мой шатер, там ты услышишь ответ…

… Через несколько месяцев после этого разговора великий хан Амурат был зарезан в своих покоях лично Ильяс-беем. На трон сел Мир Пулад хан…

Всего десять лет дала Руси для передышки и восстановления сил черная смерть – чума. Она ушла в 1353-м, чтобы вернуться летом 63-го. Приползла опять с юга, приведя с собою за компанию еще один ужас той эпохи: моровую язву. Надолго поселились на русских землях эти две кары Господни, пожиная свой щедрый урожай. И не было от них спасения ни в избе смерда, ни в монастырских стенах, ни на княжьем дворе…

Не ведал Иван Федоров, изо всех сил старавшийся сохранить русское подворье в далеком Сарае невереженым, что не стало у него жены Алены и двух юных дочерей. На два десятка могил вырос погост Митиного Починка. Почти обезлюдели Лужки, старательно заселенные к этому времени выкупленными русскими полоняниками и беглецами с беспокойных южных рязанских окраин. Бобылем сделался и Федор, положивший в одну могилу и жену-татарку, и трехлетнего сына. Погребальный звон неумолчно висел над Москвою, Коломной, Тверью, Нижним Новгородом и прочими русскими городами, провожая горожан и смердов в их последний путь.

Но не сломлен был дух оставшихся в живых. Ратные продолжали исполнять свои обязанности, монахи служили службы и требы, князья творили мирские дела, продолжая искать выгоду для своих земель. Ставились храмы, копались общие могилы-скудельницы, собирались и погребались трупы. Нависала угроза голода для людей и скотины, поэтому все здоровые ратные княжьих и боярских дружин, в ком не было острой нужды при дворах, отправлялись на заготовку сена и хлебов. Оттого и Федор до осеннего расторопа оказался в своем опустевшем тереме в Митином Починке.

Помня рассказы отца о прошлой чуме, он велел всем смердам не трогать одежды и утварь почивших. Для питья привозилась вода из сильного ключа, бившего в овраге рядом с деревней. Новый люд в Митин Починок не допускался, свои же, пришедшие в боярский дом, окуривались густым дымом сухой полыни и можжевельника, обувь и руки протирались крепким уксусом. Постоянно топилась баня для всех, возвращавшихся с полей. Для хранения зерна и иных припасов строго-настрого велено было рубить лабазы на столбах, чтобы крысы и мыши – главные разносчики заразы – не в силах были добраться до мешков и ларей. С той же целью собирались по всей округе кошки. Усилия не оказались напрасны, среди федоровских людей мор быстро пошел на убыль.

Суздальские полоняники Константин и Ефросинья сошлись в семью еще при жизни Алены. Теперь боярский дом держался лишь на них. Женщина стряпала и стирала, топила баню и следила за скотиной. Муж дневал и ночевал в поле, работая то косой-горбушей, то трехзубыми деревянными вилами верша копны готового сена. Не было в те дни деления на мужскую и бабью работу, выживать приходилось всем и вместе.

Ежедневный тяжелый труд не смог задушить в Федоре плотских желаний, а при виде тела, столь успешно гасившего их в походе на Суздаль и позднее, страсть еще сильнее молоточками стучала в висках. Однажды, не в силах совладать с собою, молодой боярин прискакал с рыбных ловов, бросил на кухне кожаный мешок с белорыбицей и приказал:

– К вечеру ухи на всех навари! Жбан пенного поставлю, пусть мужики немного расслабятся. Да баньку истопи пожарче.

Он подошел к холопке, положил тяжелую руку ей на ягодицу и заглянул в глаза:

– Поняла ли, Фросенька?

Женщина замерла с деревянной лопатой в руках, которой собиралась вынимать доходившие в печи хлеба. Федор с легким усилием забрал ее и положил на пол:

– А ведь я по тебе уж которую ночь скучаю, Фрося? Снова тебя рядом с собою вижу. Пойдем, пожалеешь бобыля?! Мужики не скоро возвернутся…

– Грех это, боярин! Мы ведь с Костенькой венчанные.

Близость желанного тела сделала Федора глухим. Он нагнулся, плотно припал губами к ее упругим устам, крепко обнял, жадно тиская еще по-девичьи тугую грудь, и, к радостному удивлению, почувствовал ответный поцелуй. Уже не раздумывая, подхватил Ефросинью на руки и отнес к себе в спальню…

Покой пришел лишь после того, как боярин трижды овладел женщиной. Откинувшись на спину, он сладостно прикрыл глаза. Легкие пальцы приятно перебирали его запотевшие кудри, пробегали по волосатой груди.