почему-то не работало. Я понял, что он взял его специально для того, чтобы я отсек ему голову. На этой мысли, я вообще перестал, что-либо понимать. В голове полыхало только одно — я убил ребенка. Да, я опытнее и старше его на жизни и столетия. Я мог бы ранить его, но он не захотел бесчестия. Имел ли он право сам решать, что для него бесчестно? Боевые раны ни в одном пределе не считались бесчестием. Я заскрежетал зубами. Я вдруг понял, что он решил сделать то же самое, что делаю я. Пытаюсь сделать это все свои жизни, и делаю сейчас. Эо сказала, что война будет последней для Терры. Пройдут тысячи лет, и все начнется снова. В грудь постепенно стало протекать ледяное спокойствие и ощущение того, что он сделал все правильно и сделал все что смог. Война идет, шла, и будет идти не на поле битвы, а именно внутри каждого кто еще живет и дышит воздухом Терры. На последнем шаге своей тропы прозревает каждый и мироздание не делает исключений.

— Мир тебе, где бы ты ни был, мальчик, я запомню твои следы. — Я произнес это вслух, и это не было оправданием. Это было признанием его равным себе. Может быть, в других жизнях и мирах мы бы отчаянно ругались за бутылкой его сакэ о том, кто красивее. Девы его предела или моего. И даже с удовольствием набили друг другу физиономии, если бы никто не уступил. И после этого снова бы выпили еще одну тыкву. И не одну. А потом, распевая песни, каждый на своем языке признались друг другу в том, что девы — это девы, их разум нашему недоступен, и что их красота в наших глазах, а не в том у кого длиннее волосы или больше грудь. Мы бы нашли правду. Одну на двоих. Но как ее найти для всех? Это был еще тот вопрос, и, наверное, я все-таки сварю свои мозги, в отчаянных попытках решить эту проблему.

Я вылез за глиняный отвал воронки и посмотрел по сторонам. Если солнце сядет совсем, то у меня будет не слишком много шансов найти Железного Всадника. Ползать в темноте, ощупывая железные остовы орудий и колючую проволоку глупо. Оставалось дождаться полной темноты. Под ртутными осветительными ракетами, переползая от одной намеченной цели к другой. Замирая, пока термитные свечки раскачиваются на белых парашютиках, было вполне возможно двигаться туда куда нужно.

Нейтральную полосу всегда просматривали по ночам. Одного — двух бойцов вряд ли кто-либо заметил из наблюдателей, но массированную атаку, или разведку боем взводом, или ротой пропустить было невозможно. Пулеметы по ночам молчали. Открыть не осторожной очередью огневую точку вряд ли пришло бы в голову любому командиру, пусть он и тысячу раз глуп. Снайперы спали тоже, как и солдаты подразделений. Ночь — время для разведчиков и диверсантов. Вот на диверсанта и разведчика я походил сейчас больше, чем можно было себе представить. Заляпанный грязью до такой степени, что увидеть можно было только белки глаз, я был ночью практически неуязвим. Разве только, кто-то шмальнет в сторону противника беспокоящим огнем, который показывает, что спят еще не все. Но, эти выстрелы всегда производились без цели попасть в кого либо или во что либо. Обычно стреляли трассирующими пулями из автоматов или винтовок. Было хорошо видно, как они уходили оранжевыми штрихами гораздо выше укрепленных позиций.

Я помнил, что рассказывал мне об этой битве Железный Всадник. Я помнил, что они копали траншеи и окопы всего для коленного упора. Только для того, чтобы выспаться и бить прицельно. Озлобленные, стрелки, которых вернули с западного фронта сюда, на восточный. Озверевшие до бешенства, видевшие за четыре года столько крови и смертей, что многие просто сходили с ума, они проходили по десятку миль в сутки. Делали перерывы только для того, чтобы подвезли боеприпасы и поспать. Многие забывали о воде и пище. Он рассказал мне, что такое гнев Хартленда, и я прекрасно понял по его рассказам, что это и почему его так боялись.

Они шли, ползли, бежали несокрушимой лавиной, сметая на своем пути все, что представляло угрозу. Пленных брать было просто некогда. Некогда было заниматься ими, поэтому стреляли сразу в голову или сердце. Если не было патронов — били длинными треугольными штыками, которые не оставляли никаких шансов на выживание. Если оружие приходило в негодность, то заточенные до остроты бритвы, обычные саперные лопатки наносили с одного удара смертельные раны. Он рассказывал мне, еще не ставшему мечником, куда нужно наносить удар саперной лопаткой, для того, чтобы противник погиб мгновенно. На большее у них просто не было времени. Я потрогал надключичную артерию. Вот сюда. Голова сваливалась на бок. Сердце еще билось, и тело посылало вверх, словно салютуя победу, струи алой крови.

Это уже не было битвой с ее правилами чести. Это был гнев. Великий и беспощадный гнев Хартленда напитанный слезами детей, женщин, и стариков. Нельзя было прикасаться к сокровенному. Нельзя. Я хорошо запомнил эти слова, хотя Железный Всадник всегда плакал, произнося их. Что такое слезы солдата Хартленда и, что происходит после, знали многие живущие в пределах Терры. Очень жаль, что это знали не все и очень быстро забывали об этом.

Мне очень хотелось открыть одну из жемчужин прямо здесь на нейтральной полосе и снова услышать его ворчливый говорок. Но, я прекрасно понимал, что сияние жемчужного купола моментально накроют артиллерией с обеих сторон. Орудийные расчеты сменялись круглосуточно, и наблюдатели просматривали каждый метр полосы. Что же… Может быть, я доберусь и до его чертогов. Может быть, мы еще сможем половить стеклянной банкой с дырявой крышкой глупых пескарей для его похожего на карликового тигра кота. Может быть.

В небо взлетела одна из осветительных ракет. С шипением повисла в воздухе, осветив все вокруг мертвым белым светом. Вторая третья. Я вылез по грудь из воронки и внимательно осмотрел поле боя. Меня удивило то, что площадку, на которой мы бились на мечах с этим юношей так никто и не атаковал, хотя и с той и с другой стороны, цели должны были быть прекрасно видны. Самоходка, уткнувшись стволом в глину, с оборванными гусеницами и наполовину сгоревшая, закрывала обзор со стороны войска под флагами красного солнца. Со стороны воинов Хартланда стоял вздыбившийся легкий танк, подорвавшийся на тяжелом фугасе. Взрывом разорвало дно и никто из экипажа, вероятно не выжил. Он даже не загорелся, фугас не