litbaza книги онлайнСовременная прозаБогемная трилогия - Михаил Левитин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 98
Перейти на страницу:

В купе было тесно от внезапно приобретенных кочубеевских богатств, от жаркого соседства с Пушкиным, богат и славен Кочубей, от всего этого счастья, когда молодость вернулась и друга ты увозишь от беды.

«А вдруг я бессмертен?» — подумал старик. И подмигнул Богу.

2

Чаша стояла посреди двора. С восьми утра в нее начинало проникать солнце. К полудню чаша наполнялась им до краев.

Мальчик смотрел на чашу, и лицо его розовело.

Князь понимал, что его вынуждают сделать подарок. Такие подарки не делают. Может быть, погрозить мальчику пальцем?

Просил не мальчик. Просили локти на парапете веранды, ладони у щек, глаза.

— Она надтреснут, — беспомощно сказал князь.

— Я знаю, — ответил мальчик.

— В нее ничего нельзя налить, — сказал князь.

— Я знаю, — ответил мальчик.

Князь вздохнул. Дети князя жили в Америке, жена умерла, некому было отогнать мальчика от веранды.

— Как тебя зовут? — спросил князь.

— Георгий.

— Твое имя, как гром в горах. Геор-р-ргий. Кем ты хочешь быть, Георгий, когда вырастешь?

— Царем.

Мальчик отвечал серьезно. Глаза его светились. Он смотрел на чашу.

Князь понял — чаша нашла своего подлинного владельца.

— Что ты будешь делать с ней, если я тебе ее подарю?

— Буду смотреть на нее всю жизнь.

— Нельзя смотреть всю жизнь на одну вещь.

— Можно, — ответил Георгий, — если она красивая.

Мальчик нес чашу на вытянутых руках. Прохожие обходили его стороной и оглядывались. Чаша тяжелая, из яшмы. Мальчик принес чашу домой и поставил перед отцом.

— Это очень дорогая вещь, — сказал отец.

— Она надтреснута, — ответил мальчик.

— Откуда она у тебя?

— Мне дал ее князь.

— Где ты нашел князя?

— На Подоле.

— Почему ты решил, что это князь?

— Ты сам сказал мне, папа, что этот человек богат, как князь.

— Сколько я должен ему за это?

— Нисколько, папа, он дал мне эту чашу бесплатно.

Отец долго смотрел на мальчика, пытаясь понять. Потом что-то понял и успокоился за сына наперед: на всю предстоящую тому трудную жизнь. Притянул к себе, поцеловал в лоб.

— Беги, мой мальчик, — сказал отец.

3

— Вот вы — всемирный человек, художник, — сказал следователь. — А я испытываю к вам брезгливость.

Старик молчал. Он с презрением относился уже к самой мысли говорить в этом кабинете о смерти Михаила. Исполнитель Каварадосси тоже давно захлебнулся, надо бы его партию передать кому-нибудь другому.

Старик молчал. Вот уже двадцать лет он разглядывал этот кабинет, и за все двадцать лет в кабинете ничего не изменилось, до чего же товарищ генерал боится изменений. Сейчас кабинет залихорадит, и они оба, как в салоне комфортабельного авиалайнера, в котором он никогда не летал, наберут высоту и полетят, полетят. Так они летят вместе уже двадцать лет. Что ж, попутчиков не выбирают.

Когда-то он метался по салону в поисках выхода, но потом понимал, что они в полете, и успокаивался. Да, здесь уютно, в конце концов, комфортабельно, привычно. А Михаила больше нет.

— Зачем вы это сделали, ну, зачем вы это сделали? — продолжал бушевать генерал. — Зачем вам понадобилось беспомощного человека таскать за собой в вагоне по Украине?

— Он умер, — тихо сказал старик.

— Конечно, умер, а о чем мы тут с вами битый час говорим?

— Не кричите на меня, — попросил старик. — Пожалуйста, не кричите на меня.

Раньше он никогда так не отвечал, при первой их встрече, двадцать лет назад, он вошел в кабинет наглый, развязный и потребовал, чтобы следователь снял пиджак.

— Снимите пиджак, — сказал он. — Тогда мы будет говорить на равных, в пиджаке у вас партбилет, я беспартийный, снимите пиджак.

А теперь сидел тихий, пристыженный, даже жалко, неужели победа?

— Вы друга убили, вот что! Вас бы надо снова посадить, да нет состава преступления, статьи такой нет.

Отец говорил: «Что вы хотите — в мавзолее труп, вот он и смердит на всю страну», — а Михаила больше нет, нет больше Михаила. В магазине отца тепло, никто уже не помнит, как согревают настоящие вещи, тепло втиснуться между бюро красного дерева и буфетом восемнадцатого века, он толкнул буфет дружески плечом, тепло разглядывать в медный микроскоп собственный грязный ноготь и слушать, как сочиняет отец покупателю очередную небылицу про буфет, что он из губернаторского дома, что он не имеет права держать так долго в магазине историческую вещь. Он набавлял цену, отец, а буфет слушал, и мальчик слушал, и покупатель, они были заговорщики все трое, а Михаила больше нет.

— Его отпела степь, — сказал старик. — Дай вам Бог такую смерть.

— Вы себя слышите, старый человек? — крикнул генерал. — Вы себя слышите?

У генерала были консультанты по искусству. Он знал биографию каждого. Кто из страха, кто из подлости, кто из романтики работали в ведомстве. У самого же генерала отношение к культуре с самого детства было уважительное. Знал он мало. И только постепенно культура стала для него предметом, а не облаком. Причастным себя к ней он не считал, как не считает себя дворцовый охранник членом царской фамилии. Он и был охранник, но не коровника, а всего великолепия. Разные типы попадались. В основном неудачники или пьяницы. Но были люди Фортуны, фортуны с большой буквы, а что им было надо, генерал не понимал. Он только чувствовал, что им надо больше того, на что человек мог претендовать, они зарывались. И тут он сильно бил таких по рукам. Нет, вначале он пытался понять, договориться, но потом бил страшно.

Он шел за такими неотступно, ему был известен каждый шаг таких. Быть отмеченным природой и тратить себя на такое! Генерал не понимал. И после мучительных попыток понять догадывался, что это не размышление уже, а расследование и пора сопоставлять факты.

— Такая гадость! — говорил он дома жене. — Такая гадость.

А что имел в виду, объяснить не мог.

Речь шла о чем-то недостойном человека или человеческого таланта, речь шла даже не об импульсивности, это в творце еще можно понять, он называл своих подопечных творцами, речь шла о каком-то гигантском плане саморазрушения.

Талантливый человек уже не принадлежал сам себе, он не должен был забыться настолько, чтобы не заметить, что на него смотрят другие. Он был примером, а становился примером саморазрушения. Нельзя было допустить этот произвол, растрачивание сил черт знает на что, это дурацкое понимание свободы, которую консультанты насмешливо называли богемной. Генерал не смеялся, он был уверен, что полезен им, всем этим легкомысленным вундеркиндам, всем этим облезлым гениям, они нуждались в нем больше, чем кто-либо, хотя об этом и не подозревали. Он был сигнал опасности, тормоз, это им казалось, что летят по жизни лихо и беспрепятственно, на самом деле он дублировал каждое их движение, как автоинструктор на параллельном тормозе, не давал погибнуть.

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 98
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?