Нина сначала показалась ему именно такой девушкой: милой, приятной, легкой в общении, плывущей с ним на одной волне. К тому же она была красива, ни в чем не уступала привычной толпе атакующих: высокий рост, длинные, светлые волосы, короткая юбка. Только она не подходила, стояла в стороне и улыбалась своим мыслям. «Раз улыбается мыслям, значит, они водятся в этой хорошенькой головке», — отметил про себя Гальперин, мимоходом взглянув на девушку, и ему почему-то стало приятно и как-то волнительно. Настолько волнительно, что он против своего обыкновения подошел и обратился к ней с чем-то невообразимо ординарным вроде:

— Отдыхаете?

— Скучаю, — искренне, без всякого кокетства.

Влад тоже кокетничать не любил, говорил, что думал:

— Обычно девушки с вашими внешними данными…

Она не дала договорить, улыбнулась уже только ему, произнесла певуче:

— Быть можно дельным человеком…

— И думать о красе ногтей, — закончил Влад известную строчку классика.

Нина действительно оказалась человеком дельным и развела настолько бурную деятельность, что Гальперин стал уставать. То, что радовало первоначально (начитанность, эрудиция, свой взгляд на проблемы), теперь раздражало: Нина сыпала цитатами, не давала договорить, часто перебивала, будто старалась доказать свое превосходство и считала свое мнение единственно правильным. У Гальперина никогда не было комплекса, присущего многим мужчинам: он не переживал, если женщина оказывалась в чем-то успешнее, образованнее, да пусть даже умнее. Влад знал себе цену и дорожил своей репутацией отличного психолога. Он признавал за Ниной, у которой было экономическое образование, право руководить своими финансами, он с благодарностью принимал ее советы о том, что носить, что читать и что смотреть, ибо не сомневался в наличии у нее безусловного вкуса. Но ее указания по поводу того, как следует себя вести с клиентами, его сначала забавляли, а потом стали утомлять. Он заставлял себя сдерживаться, скрывать раздражение, чтобы избежать истерик и слез. Нина оказалась обидчивой, злопамятной и высокомерной. Свысока разговаривала с Димкой, за что тот ее терпеть не мог, каждый день пеняла Финчу за то, что тот однажды резко дернул поводок и уронил ее, говорила Владу, поджав губы:

— Сам гуляй со своей собакой!

А если Гальперин возражал:

— Я же говорил тебе, не надо покупать поводок. Не нужен он ему, — тут же взвивалась:

— С собакой гулять негде! Одни машины кругом. Как без поводка? А если он на дорогу выскочит?

— Нинок, Финч, он — умный, он не выскочит.

— Значит, это я дура? — Нина убегала в другую комнату, громко хлопала дверью и не разговаривала с Владом несколько дней, отчего у него возникало сильное желание сказать ей, что она, конечно, не дура, но таким своим поведением заставляет его сильно в этом усомниться.

Гальперин сам не понимал, как успел за каких-то полгода настолько увязнуть в этих отношениях, что не находил возможности их прекратить. То ли давила сила привычки, то ли слишком свежа была память о докучливых женских взглядах, которые с появлением рядом Нины если и не исчезли вовсе, то, во всяком случае, значительно поубавились. Нина была незаменимой спутницей на светских мероприятиях, и за это Влад мог многое терпеть и закрывать глаза на какие-то вещи. Она была способна и вежливо посмеяться над бородатым анекдотом, и поддержать любой, даже самый скучный разговор, и так разрекламировать профессиональные способности Гальперина, что поток клиентов в «Полиграфе» за последнее время увеличился в два раза.

Работа была главной женщиной в жизни Влада, и все, что хорошо для нее — хорошо для Гальперина. Именно поэтому Нина до сих пор рядом, именно поэтому ждет сейчас, наверное, у памятника и клянет его, и злится, и обижается. Не волнуется, нет, не переживает — негодует, как можно опаздывать к ней: такой красивой, умной, замечательной, самой-самой. Может, добежать до Гоголя, притащить ее сюда, побродить вместе по выставке? Влад даже морщится от этой мысли, представляя, как Нина начнет глубокомысленно рассуждать, что здесь фотограф хотела сказать вот это, а там вон то, что один снимок сделан под влиянием такого настроения, а другой под влиянием сякого. Нет, Владу сейчас не нужны ни учителя, ни советчики, он предпочитает в одиночестве проникнуть в душу автора фотографий, он хочет сам догадаться о чувствах и эмоциях, обуревавших Алину в моменты мелькания вспышки, он жаждет понять эту девочку, от мыслей о которой не может освободиться уже столько лет.

Влад всматривается в снимки, и, если бы его спросили, что он пытается в них увидеть, какую тайну разгадать, он бы, не задумываясь, ответил, что ищет в каждом или хотя бы в одном ответ на вопрос, удалось ли Алине Щегловой заключить согласие с окружающим миром. Гальперин переходит от снимка к снимку и понимает: Оскар Уайльд был как никогда близок к реальности, когда придумал «Портрет Дориана Грея». Конечно, как человек образованный, Влад знает о том, это роман интеллектуальный, сам же он до этой минуты считал это произведение пусть и не классической, но все же фантастикой. Естественно, он понимал, что в книге рассматривались вечные вопросы человечества: о смысле жизни, о силе любви, о власти греха, но разве нельзя встретить подобных тем у Брэдбери, Уэллса или Стругацких? Теперь же Гальперин видит: английский писатель, конечно, воспользовался фантастическим приемом, но на самом деле в том, что снимок, картина, портрет отражают то истинное состояние художника, которое наполняет его в момент сотворения своего произведения, нет, оказывается, ничего удивительного. У Уайльда портрет старел за героя, отражая всю черноту и непривлекательность не только его внешности, но и души, а у Влада работы Алины разговаривают с ним вместо фотографа. Гальперин, конечно, профессионал. Психологу, наверное, легче проникнуть в скрытую суть увиденного, увидеть и прочесть подтекст, понять истинный смысл сделанного, сказанного, произошедшего. Но сейчас Влад уверен в том, что выставке обеспечен успех, а Алине — известность именно потому, что ни один из посетителей не станет теряться в догадках и тщетно размышлять о том, что именно хотел сказать автор той или иной работой. Гальперин поражен: девочка-загадка, поселившаяся в его воображении, — открыта, доступна, прозрачна. Он не решается вступить в контакт, сделать еще один шаг, боится спугнуть, а она ничего не страшится, не стесняется обнажиться, не пугается показаться сентиментальной и грубой, нежной и резкой, романтичной и приземленной, далекой и близкой своему зрителю. Влад всегда старался удерживать дистанцию и с коллегами, и с учениками, и с пациентами, и даже с близкими людьми. Алина шокирует его. Каждым своим снимком она буквально заманивает, затягивает в свою душу, призывает проникнуть в свой внутренний мир. Гальперин увидел это сразу, на первой же фотографии. Он был изумлен и смотрел на стену глазами выброшенной на берег рыбы. Та так же, оказавшись на суше, не понимает, что с ней происходит и почему ей вдруг стало нечем дышать. Влад мог бы остановиться, не ходить дальше, уйти из Дома фотографии и еще застать недовольную Нину у памятника, но он даже не подумал об этом. Что-то подсказывало ему, что путешествие по дебрям Алининой души будет одним из самых увлекательных приключений в его жизни.