Взгляд Говерса устремился в мою сторону. «Вы интересуетесь неврологией?» – спросил он с плохо скрываемым недоверием. Было несложно догадаться, что он не испытывает ни малейшего желания ехать на консультацию со мной.

Я чувствовал, что он нашел простое объяснение моему глубокому интересу к развитию хирургии, которое его не в полной мере удовлетворяло. Мое так или иначе несколько необычное и авантюрное увлечение предметом, с позиции холодного и сухого человека, каким был он, разумеется, виделось лишь продолжением моей неутолимой жажды путешествий. Я упомянул, что дружу с Шарко и Вейром Митчеллом. А также хорошо знаком с сэром Уильямом Дженнером.

Казалось, мое последнее заявление несколько смягчило его. «Вот оно что», – произнес он со степенным удивлением, и затем добавил: «В таком случае я ничего не имею против вашего присутствия на консилиуме».

Экипаж ожидал нас снаружи. За все время поездки Говерс не произнес ни слова и не удостоил меня также ни единым взглядом. Наконец мы остановились у старого, но аккуратного дома на незнакомой мне улице. Одновременно с нашим с противоположной стороны к дому подъехал экипаж, запряженный парой необыкновенно красивых лошадей. Тогда Говерсу впервые пришлось разжать его презрительно искривленные губы. «Мой пациент – капитан Гилби, – прозвучал его неприветливый голос, – влиятельный офицер и коммерсант. Это его дом. Поскольку Вы хорошо знакомы с сэром Уильямом Дженнером, нет нужды рассказывать Вам о нем. Это экипаж сэра Уильяма».

Дженнер вышел из экипажа, испытующим взглядом и несколько придирчиво оглядел меня, но, когда я назвал свое имя и место нашего с ним знакомства, вспомнил, кем я являюсь. Говерс молча наблюдал за нашим рукопожатием. Мы не стали тратить время на долгие приветствия, потому что в эту минуту до нас донесся наполненный болью крик. Он был настолько громок, что, наверное, был слышен за несколько домов. Он повторился еще несколько раз. «Пациент?» – спросил Дженнер.

Говерс кивнул и заметил, что морфий в данном случае, к сожалению, беспомощен. Потом своим семенящим шагом и прихрамывая Говерс направился к дверям. Ему открыл грузный, лысый человек. Он выглядел усталым и бледным от бессонной ночи. «Доктор Перси Кидд, друг и личный врач пациента», – огласил Говерс.

Беспокойно оглядываясь по сторонам, Кидд распахнул тяжелую, испещренную азиатскими орнаментами дверь, и мы оказались внутри большой комнаты. Когда мы вошли, замок на двери щелкнул.

«Благодарю вас, Сэр Уильям, – сказал он, обращаясь к Дженнеру, – что Вы пришли так скоро. Страдания капитана стали настолько невыносимыми, что, несмотря на его тяжелую парализацию, я спрятал все оружие, чтобы он, даже если вздумает, не смог бы покончить с жизнью. Вчера пришлось рассчитать служанку, потому что она не могла больше переносить криков. Даже при всем сочувствии, нервы соседей тоже на пределе. Приступ продолжается уже час. Капитан находится в сознании и постоянно требует объяснить ему, может ли в его случае вообще наступить улучшение. Если такой вероятности нет, он хотел бы быстрой смерти».

Обращаясь к Дженнеру, Говерс сказал: «Капитану Гилби, к которому мы сейчас направляемся, сорок два года. До 1884 года, т. е. еще три года назад, согласно собранным мной фактам, его здоровью можно было позавидовать. Затем он и его семья пережили тяжелый несчастный случай. Весной 1884 года супругу капитана переехала повозка, и позже от полученных ранений она скончалась. Самого Гилби спасло только то, что ему удалось сгруппироваться и приземлиться на спину. Уже тогда он почувствовал тупую боль в нижней части спины, которая беспокоила его две недели, а затем без всякого лечения исчезла. В июне 1884 года возникла новая боль под левой ключицей, усиливавшаяся во время движения и дорожной тряски. Медицинское обследование ничего не прояснило. Боль ненадолго исчезла, но осенью и зимой снова напомнила о себе. Весной 1885 года капитан отправился в Китай по некоторым деловым вопросам. Уже во время поездки по железной дороге в Геную и последовавшего морского путешествия боль значительно усилилась. По прибытии в Азию она сделалась такой острой, что пациент не отваживался вставать. По настоянию двух английских врачей капитан принимал огромные количества йодистого калия и наперстянки. Улучшения не наступило. Вместо этого участились обмороки, напоминающие эпилептические припадки. В октябре 1885 года пациент покинул Китай и вернулся в Англию. Тогда он уже почти не вставал с постели. По пути домой его состояние улучшилось настолько, что по приезде в Лондон он мог совершать короткие прогулки. По словам пациента, весной прошлого года он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы совершить поездку в Константинополь. В результате, приехав в Лондон, он почувствовал, что болезнь вернулась и принесла с собой новые муки. По совету нескольких врачей, он отправился в Аахен на бальнеологический курорт. Уже после первых сеансов лечения серными ваннами боль стала настолько невыносимой, что потребовались инъекции морфия. Болезнь прогрессировала – он потерял контроль над собой и погрузился в отчаяние. Не нашедшие причину его болей врачи стали строить догадки о наличии душевного заболевания. В конце зимы, в феврале и марте этого года пациент впервые ощутил слабость в нижних конечностях, сначала – в левой ноге, затем – в правой. Врачи посоветовали отдых в южном климате. Пациент сделал попытку последовать этому совету, но был совершенно бессилен. Его ноги совсем скоро полностью парализовало. Затем наступила парализация всей нижней части туловища с предсказуемыми плачевными последствиями, что в большей степени ударило по пациенту. Парализация сопровождалась ставшими привычными болями, которые уже не снимал морфий. В этом состоянии четыре дня назад капитал Гилби вернулся в Лондон. По счастью, в этот раз рядом оказался доктор Кидд. В отличие от британских врачей и их зарубежных коллег, чьи рекомендации и диагнозы выдают недостаточную осведомленность в вопросах заболеваний нервной системы, доктор Кидд увидел признаки органического заболевания и обратился ко мне за советом».

На протяжении всего монолога Говерса из комнаты больного доносились крики, но только теперь он прервался, услышав новый, особенно пронзительный крик – будто бы его страдания достигли высшей точки. После него возобновились бессильные, мученические стоны.

Красное лицо Дженнерса не могло скрыть нарастающего беспокойства.

Говерс невозмутимо продолжал докладывать: «Во время моего вчерашнего осмотра пациент находился в безнадежном состоянии. Вся нижняя часть туловища от пупка была парализована, чувствительность кожи утрачена. Но боль он мог ощущать в полной мере. Наблюдались постоянные судороги нижних конечностей. В области шестого и седьмого межреберного нерва я зафиксировал самые сильные боли, которые расходились от позвоночного столба по всей грудной клетке. На самом позвоночном столбе нет каких-либо видимых изменений. Все симптомы свидетельствуют о том, что в результате серьезных повреждений позвоночника некоторые нервные пути спинного мозга оказались пережаты. Поскольку налицо отсутствие каких-либо видимых дефектов, речь может идти только о патологических изменениях внутри спинного мозга. Все факты говорят в пользу опухоли в позвоночном канале, а если учесть, что сначала парализация коснулась левой ноги, то опухоль находится на внутренней левой стороне в районе пятого, шестого или седьмого позвонка. Но никак нельзя предсказать, давит ли инкапсулированная опухоль на спинной мозг, находясь между стенкой центрального канала спинного мозга и внутренней поверхностью позвоночника, или же злокачественная опухоль развилась непосредственно внутри спинного мозга. В любом из случаев терапия в нынешнем ее состоянии бессильна, а значит, смерть неминуема».