С разбившимся сердцем она машинально попятилась, но дальше ее не пустила Эшлин.

Ее движение что-то сломало в комнате, прервало потрясенное молчание.

– А ты что тут делаешь? – требовательно спросил Кэлдон, заговоривший первым. Он не сводил глаз с Кивы, будто его сестры просто не существовало. – И что у тебя с лицом?

Кива подняла свободную руку к щеке – она уже и забыла про ушиб. Как и в случае с плечом, Змеиный Поцелуй ускорил заживление, но, очевидно, недостаточно, чтобы синяк полностью сошел. Она была рада услышать тревогу в голосе Кэлдона, но на его лице явственно читалось, что он зол – на нее. Она не представляла, каково ему было после событий в Валлении, хотя он и позволил ей сбежать.

Пытаясь разобраться в своих панических мыслях, Кива смогла лишь выдавить в ответ:

– А Типп здесь? И Наари?

Джарен застыл – почти незаметно, но взгляд Кивы сразу метнулся к нему. Он стиснул зубы, золото в глазах обратилось в пламя в окружении океанских волн, выражение лица стало жестким, как кремень.

А затем он двинулся вперед.

К Киве.

Эшлин вцепилась в нее до боли, но Кива ничего не почувствовала – в ней все оживало по мере того, как между ними сокращалось расстояние. Несмотря на все, что она натворила, она знала, что он никогда не причинит ей вреда, в отличие от Навока. И все равно она внутренне сжалась в ожидании его реакции, а с губ помимо воли шепотом сорвалось его имя – слово, полное раскаяния и тоски:

– Джарен, я…

Но она не успела договорить. Потому что, не удостоив ее и взглядом, он прошел мимо них с Эшлин и вышел в ночь, захлопнув за собой тяжелую дверь.

Кива поморщилась от этого звука, а сердце разбилось еще на миллион осколков.

– Догони его, пока не натворил чего.

На какое-то дикое мгновение Кива решила, что Кэлдон обратился к ней, но тут Эшлин ответила:

– Впервые за три года заговорил со мной – и сказал вот это? Серьезно?

– Эш, некогда сейчас…

– Тебе всегда некогда, – резко ответила Эшлин, но Кива услышала в ее голосе боль. Однако она стиснула руку Кивы в знак поддержки и, отпустив ее, вышла из штаба вслед за Джареном.

Оставшись сама по себе, Кива снова посмотрела в сторону брата и Кресты, которых сторожил незнакомый молодой человек. Она хотела спросить, нельзя ли их освободить или хотя бы объяснить, откуда они взялись в Стоунфордже, но не успела и слова сказать, как Кэлдон целеустремленно, широкими шагами направился к ней.

– Ты, я, наружу. Немедленно.

Не дав ей и шанса возразить, он схватил ее за руку, вытащил на душистый ночной воздух и проволок по всему лагерю, пока они не оказались в стороне от всех зданий и часовых. Лишь добравшись до края долины, где на ограду наступал лес, он наконец выпустил ее и повернулся лицом.

В лунном свете было видно, что Кэлдон все так же зол, и Кива сглотнула, не представляя теперь, что ему сказать. Но, глядя на него, она вспомнила все, что он сделал ради нее, все, чем он для нее стал. Опережая даже, пожалуй, Джарена, он всегда был самым ярым ее защитником, самым верным ее другом. Он всегда знал правду о ней, но все равно полюбил ее, невзирая на то, кто она и какую опасность представляет.

«Никогда не встречал человека, который сиял бы так же ярко, как ты».

Кива вспомнила, что он однажды сказал ей, и на глаза набежали слезы. Он верил в нее; он доверял ей. А она, намеренно или нет, предала его и всех остальных.

Она заслуживала, чтобы он злился на нее.

Она заслуживала, чтобы он ненавидел ее, как Джарен.

Она заслуживала, чтобы…

Прервав поток горестных мыслей, его палец коснулся ее подбородка и приподнял ей голову, и полные слез глаза Кивы встретились с глазами Кэлдона. Сперва губы у него были плотно сжаты от все назревающего гнева, но потом его кобальтовый взгляд обежал ее лицо, заметив осунувшиеся черты, синяк на щеке, загнанное выражение, которое она не смогла бы спрятать, даже попытайся.

Что бы он ни разглядел, гнев испарился, а потом Кэлдон вздохнул громко и протяжно и отпустил ее подбородок, чтобы обхватить ее и прижать к груди, заключив в объятия.

Кива, совершенно не ожидавшая этого, на пару секунд просто застыла, безвольно свесив руки по бокам.

Но потом до нее наконец дошло, что Кэлдон обнимает ее, и она не сдержалась.

Прямо там, на краю военного лагеря, Кива разразилась рыданиями.

Из нее вырвалось все, что накопилось за месяцы – одиночество и ненависть к себе в Залиндове, ужас и замешательство из-за Навока, неуверенность, душевная боль, стыд, вина, – все это и многое другое изливалось, пока она всхлипывала на груди Кэлдона, вцепившись в его рубашку и пропитывая ее слезами. Все это время он успокаивающе гладил ее по спине и бормотал:

– Поплачь, солнышко. Все хорошо. Я здесь.

Из-за того, что он называл ее солнышком, она только разревелась еще сильнее и принялась, всхлипывая, каяться, что она ужасный человек, и что ему не следует ее прощать, и что она никогда не хотела ничего такого, но все равно во всем виновата. У нее началась истерика, она не могла остановиться, пока наконец не нарыдалась до полного изнеможения, так, что едва держалась на ногах.

Кэлдон обнимал Киву, пока ее плач не стих, а слезы не высохли. Лишь тогда он чуть отстранился, чтобы посмотреть в ее опухшие глаза, и спросил:

– Стало легче?

Она всхлипнула и кивнула. Это была не вполне правда, но слезы словно очистили ее и забрали часть боли, и это было лучше, чем ничего.

– Славно, – сказал Кэлдон.

Показал на ее лицо и буркнул:

– Еще б не стало после такого. Выглядишь чудовищно, между прочим. Столько соплей да слез в жизни не встречал. Целое озеро. – Оттянув промокшую рубашку от тела, он поморщился: – На что я только не готов ради тебя.

Кива не прыснула, как он рассчитывал, наоборот: оттого, что он вел себя как ни в чем не бывало, на глаза у нее вновь набежали слезы.

– Нет, боги, только не снова, прошу тебя! – Кэлдон вскинул руки в умоляющем жесте. – На мне ни клочка сухого не осталось, некуда уже сморкаться.

На этот раз Кива слабо хихикнула.

Кэлдон победно улыбнулся и тихо сказал:

– Ну вот, так-то лучше.

У Кивы задрожали губы, но она заставила себя глубоко вдохнуть, вытерла лицо