— Тебе плохо? — спросила Лэйси-Мэй.

— Как сказать, глядя на эти плакаты, хочется блевануть. — Ноэль осушила стакан и наполнила еще один. — Ты в курсе, что мы живем в городе, да? А твои друзья пытаются не пустить городских детей в окружные школы.

— Западная сторона — совсем другое дело, — сказала Лэйси-Мэй. — Наши школы — хорошие. Ты хочешь, чтобы их испортили? Могла бы помочь.

— Не дождешься.

Ноэль пошла в гостиную, где ее сестры смотрели по телевизору сериал про вампиров. Маргарита сохла по бледному главному герою, у Дианы на коленках разлегся вверх пузом Дженкинс. Хэнк пил пиво в своем кресле и морщился от каждого удара и вскрика на экране. Ноэль присела на пол, чтобы завязать шнурки.

— Уходишь? — спросил Хэнк. — Уже поздно.

— Вернусь до утра.

— Очень смешно, — сказал он и повернулся к телевизору.

Он давно понял, что Ноэль лучше оставить в покое, а она поняла, что может этим пользоваться. Снаружи раздался гудок, и Лэйси-Мэй влетела в гостиную.

— И куда это ты намылилась?

Ноэль спокойно завязывала шнурки.

— Ты думаешь, я какая-то расистка, но я просто реалистка. Знаешь, что это значит, Ноэль? Это значит внимательно следить за настоящим, чтобы быть готовым к будущему.

— Спасибо за нравоучение. — Ноэль зашагала вон, а Лэйси-Мэй — за ней.

— Думаешь, ты такая особенная и все у тебя будет хорошо, что бы ни случилось? Ну так я тебе скажу: у нас тут не страна изобилия. Когда вырастешь, придется бороться за все, что ты считаешь своим, и никто за тебя этого не сделает. Никто не поможет. За меня бы моя мамочка так боролась! Ты себя ведешь так, будто тебе гарантировано будущее.

Ноэль резко развернулась к матери лицом.

— За мое будущее не волнуйся, мамочка. Мне не грозит кончить замужем за Хэнком.

Опять гудок.

— За мной приехали, — сказала она и ушла в ночь.

Дьюк ждал ее в машине, и Ноэль быстро пересекла лужайку. Ее трясло от ярости и стыда. Ее матери никогда не было дела до школы — хоть бы раз испекла печенье для ярмарки. Но вот уже много недель она принимает у себя на кухне других мамаш, угощает их кофе и заклеивает конверты. Она даже подписалась под заметкой в газете. Ноэль была рада, что ее мать сменила фамилию, и в печати не было ничего, что могло бы связать ее с Лэйси-Мэй.

Она села в машину, и Дьюк протянул ей пиво. Пока они катили по западной стороне к трассе, она зажала открытую банку ногами. Когда они оказались под защитой темноты и скорости на 85-м, она сделала глоток. Дьюк скользнул рукой по ее бедру и потер пальцами между ног. Она не шевелилась в ответ. Она пила, пока не выпила всю банку, а потом смяла ее и сунула в бардачок.

— Ты пойдешь на шествие? — спросила она.

— Не знаю. Мы собирались пойти после церкви.

— Прогуляешься с моей мамой.

— А что такого?

— Это просто кино. Все делают плакаты, пытаются не пустить новых ребят. Как будто у нас шестидесятые.

— Что ты драматизируешь, — сказал Дьюк. — Их цвет кожи тут вообще ни при чем.

— Не строй идиота. Конечно, при чем.

Дьюк повернулся к ней, оскорбленный, раскрасневшийся от пива.

— Прости. — Ноэль потянулась, чтобы поцеловать его за ухом. — Не очень хорошо себя чувствую. Слишком много проблем.

Дьюк смотре на нее с осуждением, но ничего не сказал. Он знал, когда лучше не спорить, и не любил разочаровывать — ни свою мать, ни Ноэль. В том числе поэтому из него получился вполне приличный бойфренд. Перед концертом он поставил свои светло-рыжие волосы стоймя, надел майку с «Блэк сэббат», которую Ноэль купила ему в музыкальном магазине на одном из свиданий.

— Давай я извинюсь как следует, — предложила она и провела рукой у него между ног.

Дьюк смотрел на нее оценивающе. Глаза у него были чисто-зеленого цвета сосны. Она расстегнула ему ширинку, расстегнула ремень, он приподнял бедра, и она поняла, что прощена. Она обхватила его, и он вздохнул, не успела она начать. Он поставил машину на автопилот.

— Пристегни ремень, — велел он, а потом: — Быстрее.

Он продолжал смотреть на дорогу.

Клуб был в пятидесяти милях к западу. Дьюк заплатил за вход. В баре проверяли документы, так что он взял им по газировке с лаймом. Ноэль сжевала оба лайма, свой и его, отделяя мякоть от кожуры зубами.

— Живот болит, — объяснила она, запивая кислотный привкус в горле.

Сцена находилась в грязной комнатушке без окон, обклеенной афишами прошедших концертов и черно-белыми стикерами: «Есть мясо — значит убивать», «Поддержи полицию — избей себя сам!». Группа приехала из Нью-Джерси, Дьюк и Ноэль считали себя фанатами. Музыка у них была громкая и простая, с достаточно легкими гитарными партиями, которые Дьюк мог повторить на своей гитаре, и ором вместо пения. В их звучании была ярость и сила, под их басы хорошо было крутить бедрами, под барабаны — трясти башкой, на проигрышах тело парило, как будто музыка поднимала на воздух. В сетевом магазине в торговом центре не было их дисков, но Ноэль нашла все их альбомы в сети и скачала — каждый трек она ждала час.

Начался первый сет, толпа двинулась к сцене приветствовать группу. Сталкиваясь с другими телами, Ноэль ощущала себя частью какого-то движения, компании изгоев, которых, наверное, не объединяло ничего, кроме того, что больше нигде им не было места. Из-за этого чувства тусовки она и стала носить черные резиновые браслеты — по дюжине на руке — и красить губы кроваво-красным. Поэтому отчасти она и выбрала Дьюка. Может, родители у него и служат в церкви, но сам он не такой уж зануда.

Она в каком-то смысле понимала, почему чувствует себя подвешенной, лишней в Северной Каролине. Группа была из соседнего с Нью-Йорком штата, где наверняка легко найти других таких же веганов, анархистов и феминисток, других белых парней со слишком длинными волосами. Она орала и бесновалась вместе с мальчиками с подведенными глазами, с девочками с титановыми кольцами в хрящиках ушей. Они перекидывались надутыми, как воздушные шарики, презервативами. Они сталкивались телами и поскальзывались на лужах пота.

Первый сет почти закончился, когда Ноэль заметила кучку темнокожих ребят — мальчиков, не считая одной девочки — Ноэль не видела ее лица, потому что она повязала красную бандану до глаз. На ней была короткая белая рубашка, оголявшая длинный крепкий живот и большую синюю птицу, поднимавшуюся из ее спортивных штанов и взлетавшую к ребрам. Татуировка. Ноэль иногда представляла черную бабочку на косточке над бедром, ракушку в ложбинке на груди. Не хватало для этого только наличных, попутки в Шарлотт и мастера, который не станет смотреть, что ей еще нет восемнадцати. Но вот перед ней девчонка едва старше нее, которая не сидит и не мечтает, а делает. Ноэль смотрела, как она размахивает руками, хватает белых мальчиков за воротник и кружится с ними. Со своими друзьями девочка образовывала кружок безопасности в самом месиве у сцены, и Ноэль, оказавшаяся рядом, выставила руки, чтобы отпихнуть любого, кто подойдет слишком близко. Красивая девочка с птицей на теле так и не подошла. Дьюк крепко обнимал Ноэль за талию. А она так хотела бы дотронуться до этой девочки.