— Вы не подумали вызвать врача?

— Чего ради? Раз я вовремя успела…

— Вы снова легли?

— Да.

— У вас не возникло желания спуститься на первый этаж?

— Только прислушалась. Ксавье ворочался в постели, как будто его беспокоили ночные кошмары.

— Вы считаете, что ваше недомогание вызвано той чашкой отвара?

— Полагаю, да.

— Вы продолжаете утверждать, что поменяли чашки местами на подносе?

— Да.

— А после этого не спускали глаз с подноса? Ваш муж или сестра не могли произвести новую подмену?

— Моя сестра находилась на кухне.

— То есть ваш муж взял чашку, предназначавшуюся вам?

— Надо полагать.

— Что означает, что ваша сестра пыталась отравить вашего мужа?

— Не знаю.

— Или же, поскольку ваш муж тоже был отравлен, она пыталась отравить вас обоих?

— Не знаю, — повторила Жизель.

Они долго молча смотрели друг на друга. В конце концов молчание нарушил Мегрэ. Он встал перед окном и, глядя на рябую от дождя Сену, набил новую трубку.

Прижавшись лбом к холодному стеклу — так он делал в детстве и не изменил привычке теперь, — Мегрэ, не замечая того, что в голове начали колоть иголки, наблюдал за действиями двух рабочих, чинивших отопление на противоположном берегу Сены.

Когда Мегрэ обернулся, лицо его было усталым, и, направляясь к своему столу, чтобы сесть, он, стараясь не глядеть на Жизель Мартон, произнес:

— Вы ничего больше не хотите мне сказать?

Она колебалась недолго, а когда заговорила, комиссар непроизвольно поднял голову, потому что она спокойным, размеренным голосом, в котором не было ни вызова, ни подавленности, заявила:

— Я видела, как умирал Ксавье.

Знала ли она, какой эффект произведет на комиссара? Отдавала ли себе отчет, что внушила ему невольное восхищение? Он не помнил, чтобы в этом кабинете, через который прошли столько людей, хоть раз побывал человек, наделенный такой проницательностью и таким хладнокровием. И еще — он не помнил никакого столь же непринужденного.

В этой женщине не ощущалось никакого человеческого чувства. Ни единой слабины.

Поставив локти на бювар, он вздохнул:

— Рассказывайте.

— Я снова легла, но никак не могла заснуть. Пыталась понять, что со мной случилось, и не понимала. У меня уже не было четкого представления о времени. Вы знаете, как это бывает. Кажется, что следуешь за мыслью, но в действительности в ее ходе появляются как будто провалы. Должно быть, я несколько раз забывалась сном. Один или два раза мне почудился шум, доносящийся снизу, шум, который производил мой муж, ворочаясь на кровати. По крайней мере, я так думала.

Один раз — уверена в этом — я уловила стон и решила, что ему снится кошмар. Это был не первый раз, когда он стонал и дрался во сне. Он мне рассказывал, что в детстве страдал лунатизмом, и приступы неоднократно повторялись, уже когда мы были женаты.

Жизель продолжала тщательно подбирать слова, говоря без эмоций, словно рассказывая где-то услышанную или вычитанную историю:

— В какой-то момент я услышала более громкий звук, как будто на пол упало нечто тяжелое. Мне стало страшно, и я не знала, стоит ли подниматься с постели. Я прислушалась, и мне почудился хрип. Тогда я встала, набросила халат и бесшумно направилась к двери.

— Вы не видели вашу сестру?

— Нет.

— И никаких звуков в ее спальне не слышали?

— Нет. Чтобы заглянуть в комнату на первом этаже, надо было спуститься на несколько ступенек, а я никак не могла решиться сделать это, осознавая грозящую опасность. Но все-таки, хоть и с неохотой, сделала это. Нагнулась…

— На сколько ступенек вы спустились?

— На шесть или семь. Я не считала. В мастерской горел свет, включена была только настольная лампа.

Ксавье лежал на полу на полдороге между его кроватью и винтовой лестницей. Выглядело это так, будто он полз и все еще пытался ползти. Он приподнялся на локте левой руки, а правую вытянул к револьверу, лежавшему сантиметрах в тридцати.

— Он вас видел?

— Да. Подняв голову, он с ненавистью смотрел на меня, лицо у него было искажено, на губах пена. Я поняла, что, когда он, уже слабея, с оружием в руке шел к лестнице, чтобы убить меня, силы его оставили, он упал, и револьвер отлетел за пределы его досягаемости.

Полуприкрыв глаза, Мегрэ ясно видел мастерскую, поднимающуюся к потолку лестницу и тело Мартона там, где он его нашел.

— Вы продолжили спускаться?

— Нет. Осталась на том же месте, не в силах отвести от него глаза. Я не знала точно, сколько сил у него осталось. Я была зачарована.

— Как долго он умирал?

— Не знаю. Он одновременно пытался схватить оружие и заговорить, выкрикнуть мне о своей ненависти.

В то же время он боялся, что я спущусь, схвачу револьвер и выстрелю. Очевидно, отчасти по этой причине я и не стала спускаться. Сама не знаю, я не думала… Он задыхался. Его сотрясали спазмы. Я подумала, что его тоже вырвет. Потом он издал вопль, его тело несколько раз дернулось, руки вцепились в пол, и наконец он замер в неподвижности. — Не отводя взгляд, она добавила: — Я поняла, что все кончено.

— И тогда вы спустились, чтобы убедиться в его смерти?

— Нет. Я знала, что он мертв. Не могу сказать, почему я была так убеждена в этом. Поднялась к себе в спальню и села на кровать. Мне было холодно, и я накинула на плечи одеяло.

— Ваша сестра так и не вышла из комнаты?

— Нет.

— Однако вы только что сказали, будто он издал вопль.

— Совершенно верно. Она наверняка его слышала.

Не могла не слышать, но осталась в постели.

— Вам не пришло в голову вызвать врача? Или позвонить в полицию?

— Если бы в нашем доме был телефон, я, возможно, так и сделала бы.

— Который был час?

— Не знаю. Я даже не подумала посмотреть на часы.

Я все еще пыталась понять.

— Если бы у вас был телефон, вы бы не поставили в известность о случившемся вашего друга Харриса?

— Конечно нет. Он женат.

— Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?

— Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.